Юрий Винничук - Кнайпы Львова

Не раз я был свидетелем такой сцены: как всегда, «богемисты» и сторонники сидели за столами, вели жаркие разговоры-дискуссии, смеялись, шутили. В это время оркестр мастерски исполнял наши народные песни. А в углу, у стены, всегда сидел наш любимый Сясь Людкевич и упорно что-то сочинял, не обращая на весь мир никакого внимания. Тогда кто-то из «богемистов», чтобы Сяся оторвать от компоновки и привлечь к своему столу, подходил незаметно к дирижеру-пианисту и просил его играть фальшиво какую-нибудь нашу песню. Чрезвычайно чувствительное ухо Сяся сразу замечало фальшивую ноту. Он вдруг вскакивал, подходил к музыкантам, стыдил их за фальшивую игру, и тогда Сяся приглашали к своему столу, и он уже оставался с нами.

Припоминаю таких членов и сторонников, которых я часто встречал в «Богеме»: Ромко Купчинский, Лёнё Лепкий, Мыхась Гайворонский, Федь Федорцив, Сясь Людкевич, Михайло Рудницкий, Ковжун, Зенко Пеленский, его жена Ластовецкая, три сестры Дудрыкивны, Мелё (Николай) Голубец, Степан Чарнецкий, отец прелат Куницкий, Петро Холодный, Кирилл Вальницкий с женой, Быць Вихняник, Сименович и многие другие, которые уже призабылись».

Юрий Тыс: «В «Централку» заходили Дмитро Донцов, Кедрин, Палиив и тогдашние «советофилы» Антин Крушельницкий и Кирилл Вальницкий, Мирон Левицкий. Еще сегодня в Канаде мало кто знает его адрес и телефон. В Львове, где якобы предстояло жить, прибил кусок бумаги с надписью: «Звонок не звонит, прошу не стучать!».

Во «Центральной» бывали изредка молодые тогда художники и литераторы, Святослав Гординский, Богдан Кравцив (если не сидел в тюрьме за подпольную работу), Богдан (Дуфта) Ныжанкивский, Зенон Тарнавский. Особняком — старшее поколение политиков из УНДО, из ФНЕ, радикалы и социалисты, те, что писали, и те, что написанное читали, те, которые горячо дискутировали, и те, которые их успокаивали, картежники и шахматисты вперемешку. Из обмена мнениями рождались газетные и журнальные статьи, новые стихи и рассказы; то, что написал Иван Кедрин, Михайло Стахив или Дмитрий Палиив, можно было услышать за день-два раньше в кофейне».

В 1934 г. кофейня переселилась в бывшие залы для завтраков Мусяловича на углу ул. Ягайлонской и ул. Третьего Мая. А в ее помещении открылся банк. Правда, при этом она не перенесла с собой своих завсегдатаев — тихих пенсионеров и скромных отшельников, которые, вероятно, неуютно стали чувствовать себя в новехоньком ярко-красном интерьере среди цветов в вазах на столиках и во всей той сладко-конфетной, трезвой, незадымленной еще атмосфере. В ярком сиянии света хотелось быть как-то особенно одетым, особенно, когда услужливый гардеробщик Виктор, который до этого работал в ресторане «Краковского» отеля, с недостижимой ловкостью высвобождал гостей из пальто и шляп. Теперь публика «Центральной» стала уже слишком неоднородной. Создавалось впечатление, что большинство посетителей — это люди, которые жили поблизости.

Одним из завсегдатаев кнайпы был Осип Назарук (1883–1940), автор романов «Роксолана», «Князь Ярослав Осмомысл». Евген Козак писал, что он «принадлежал у нас к людям, о которых говорится, что не с одной печи хлеб ели». Под карикатурой в «Зызе» 1925 г. подписан так: «Др. Осип Назарук, выдающийся член Радикальной партии».

Этим выдающимся радикалом О. Назарук долго не был. Однажды поехал в Америку с миссией от Радикальной партии, по дороге основательно изменил ориентацию и вернулся во Львов как радикальный католик.

Сразу же после этого появилась в радикальной газете новость, в которой говорилось, что некий персидский шах Куразан, уезжая в Америку, имел на корабле чудесное явление, после которого крестился и стал ревностным католиком.

О. Назарук подхватил эту новость и опубликовал в «Новой заре» длинную статью, приплев к ней много морального соуса. Притом, разумеется, не вспомнил ничего о том, что он новость взял из радикальной газеты.

На второй день после появления этой статьи встретил Назарука в кофейне Матчак, один из редакторов радикальной газеты, и спросил:

— Где вы, пан редактор, нашли эту пикантную историю о персидском шахе?

— В заграничной прессе, которую вы обычно не читаете.

— Мы тоже читаем и не только вперед, но взад.

— Великой мудрости взад начитаетесь!

— А все же. Ну, попробуйте и вы, пан редактор, прочитать обратно фамилию вашего персидского шаха Куразана».

В советском журнале «Красный путь» (1929, № 4) было опубликовано воспоминание писателя Валерьяна Полищука (1897–1937) о посещении Львова в 1927 г. «Кафе «Центральное» не отличается от всех европейских кофеен, здесь и музыка, и определенный демократизм. Вешалки и удобная мягкая мебель, столы и столики. Как и следовало ожидать, кофейня в центре, поэтому туда удобно сходиться краеугольным художникам, деятелям, культурникам и просто людям, имеющим свободное время. За стаканом кофе вы можете уладить дело, условиться, поговорить, почитать, назначить свидание, написать. Кроме того, определенный буржуазный демократизм предполагает, что представители разных группировок того же буржуазного общества могут сходиться сюда и вступать в спор, объединяться. Когда это делается в кафе, то это не сдача позиций, а наоборот, отстаивание их, «европейская культура», что позволяет двум редакциям монархической и социалистической газет жить в одном доме через стену с выходом в один коридор и даже обмениваться корректурами книг за неделю до выхода для рецензирования. Мол, все в пользу буржуазному господству, а оттенки мнения, споры — только помогают прощупывать форму нужного поведения и торговой истины.

Однако и те, которые не хотят этого буржуазного господства, тоже могут встречаться в кафе с политическими противниками, просто на правах «личных знакомых». В этом и настоящее преимущество этого «кофейного демократизма», потому что это время необходимо и для дела.

Когда в кафе «Централ» пришел я с советским вице-консулом, то мы могли свободно разговаривать за столом вместе с редактором «Дела», с представителями одного общественного издательства. С нами были писатели из «Окон», др. Щурат, Федь Федорцив (главный редактор «Дела». — Ред.) и другие представители галицкой интеллигенции».

1

В «Централку» наведывались работники редакции «Дела». Роман Купчинский оставил, в частности, воспоминания о редакторе «Дела» Феде Федорциве, который отличался большим трудолюбием и любовью к писательству. «Бывало, говорит сотрудникам: «Вы можете все идти себе к черту, я сам число напишу!» Слово по слову и — дошло до слова. Однажды в так называемом огуречном сезоне, когда некоторые из сотрудников были в отпуске, а кто-то заболел, в редакцию пришел только Федорцив и журналист. Федорцив отослал его домой, а сам написал все «Дело». Была «вступительная» на три полосы, были другие статьи, были какие-то сообщения, новинки и даже маленький фельетон (тоже на три полосы!) под заголовком «Неудачник».

— Вот видите! — говорил потом, — обошлось без вас.

Его мелкая фигура содрогалась, остренький носик морщился, а лицо кривилось от удовольствия.

«Молё» Бэлубец прищурил за очками глаза:

— Да, обошлось без нас, но скажи мне, как «Дело» за полгода обойдется без подписчиков?

— Что значит? Почему за полгода?

— Потому что если они целых три месяца будут читать только твои вступительные, а три месяца — только твои фельетоны, то, в конце концов, откажутся от подписки.

— Но зато название фельетона прекрасное, — добавил кто-то, — отвечает целому числу.

Федорцив «упал с неба» и уже больше никогда не угрожал, что сам напишет номер.

2

Как-то раз летом вернулся редактор «Дела» Федь Федорцив из отпуска и сказал своим товарищам:

— Панове! Вы сидите здесь во Львове и не имеете понятия, какие изменения происходят на селе. Психология нашего крестьянина изменилась к земле. Новые экономические и политические процессы превращают весь состав крестьянской жизни.

И прежде чем он закончил, уже начал писать статью. Это был длиннющий так называемый «солитер» под названием «Письма из деревни», шедший в фельетонах. Члены редакции и подписчики читали, кивали головами, зевали и не могли дождаться конца.

Приехал во Львов Василь Стефаник, зашел в «Централку» на Бернардинской, где ежедневно вокруг стола так называемая «Богема» собиралась на черный кофе — украинская пишущая, рисующая и сочиняющая братия, и между прочим спрашивает Федорцива:

— Дорогие мои! Уже я давно хотел спросить, кто это такие страшные глупости выписывает в этих «Письмах из деревни»? Был ли он когда-нибудь на селе, видел ли когда нашего мужика? Помилуйте!

Федорцив захихикал своим писклявым голосом:

— Я!

Имел очень редкое качество: позволял себя критиковать, но тот Стефаников апостроф помог: Федорцив прервал свои письма ноткой: «продолжение следует».