Юрий Винничук - Кнайпы Львова
— Дорогие мои! Уже я давно хотел спросить, кто это такие страшные глупости выписывает в этих «Письмах из деревни»? Был ли он когда-нибудь на селе, видел ли когда нашего мужика? Помилуйте!
Федорцив захихикал своим писклявым голосом:
— Я!
Имел очень редкое качество: позволял себя критиковать, но тот Стефаников апостроф помог: Федорцив прервал свои письма ноткой: «продолжение следует».
3
Когда Вячеслав Будзиновский (политический деятель и автор многих исторических повестей из казацкой жизни) должен был жениться, его невеста, присмотревшись к его бурлацкой жизни, решила исправить немного его. Взяла с него слово, что он не будет ходить по кафе и ресторанам сам, а будет брать ее с собой.
— Охотно, — говорит Будзиновский, — но не знаю, составишь ли ты мне общество…
— Что же может быть приятнее, чем кофейная жизнь? — ответила женщина.
На второй-третий день после свадьбы выбрались Будзиновские вечером «в город». Началось скромно с кофе в «Централке», позже зашли в обществе веселых товарищей Будзиновского в какую-то кнайпу. Пришли домой на рассвете. На второй день — то же самое. На третий жена Будзиновского едва ноги тянула, а он нарочно «держал линию» — не отпускал ее домой, хотя она и просилась идти сама.
— А мой обет? Потом скажешь, что я не сдержал свое слово.
— Так я тебя освобожу от слова, — ответила жертва супружеской солидарности.
— Навсегда?
— Да.
— Рука?
— Вот.
С того времени Будзиновский ходил уже свободно сам и говорил:
— Надо уметь с женой договариваться.
4
Сидор Твердохлиб, готовя к изданию сборник стихов «В зеркале плеса», попросил Михаила Яцкива написать предисловие. Яцкив был Твердохлибу должен, поскольку когда-то свою книгу издал за деньги жены Сидорова. Итак, Яцкив отказаться не мог. Но все остальные молодомузовцы были против, чтобы такой ас, как Яцкив, афишировался на произведениях Твердохлиба, к которым они относились скептически.
Яцкив дал слово, что не будет писать. Но Твердохлиб привел кумпла в «Централку», хорошенько подпоил, и тот таки подписал предисловие, которое сам Твердохлиб и накарябал.
— Как ты мог? — насели на него друзья.
— Я был пьян… — защищался Яцкив.
— Ты был пьян, как писатель. Но как банковский служащий должен видеть, на что ставишь подпись!
— Да, да… Но водки было слишком много…
5
Владимир Бачинский — адвокат и выдающийся политик Галичины — был склонен к богемной жизни. Частенько из дома «Просвиты» или «Днестра» бежал к Райху, Мусяловичу или в «Риц».
Роман Купчинский рассказал о его отношениях с кнайпами в своих воспоминаниях: «Любил Владимир Бачинский ресторан, кофейню, общество и хороший алкоголь. Кофейня дает расслабление, — говорил политик, — общество дает настроение, а добрый напиток никогда не является плохим.
— Разве что если его много выпить, — добавлял Зиновий Пеленский.
— Нет, пан товарищ. Тогда или человек не в порядке, или напиток.
В «Центральную кофейню», куда ежедневно заходила украинская львовская богема, Бачинский редко заглядывал.
— Пан меценас, почему вы не заходите в «Централку»? — спросил его как-то раз Федь Федорцив.
— Не люблю толпы и скверных напитков, а в «Централке» — и то, и другое.
— А разве мы толпа?!
— Иногда.
— Так мы с вами никогда уже больше не пойдем.
— Очень мне жаль…
Через день, через два появлялся в «Централке», но только затем, чтобы вытащить куда-то приятных ему людей. Касательно толпы в «Централке» — может, иногда он был прав, но касательно напитка — нет. Ведь «Вишневка» Бачевского, французский «Мартель» или «Бенедиктинка» были везде одни и те же!..
В кофейне политики не любил, имел ее достаточно на вече, собраниях и заседаниях.
— Пан меценас, что слышно на политической арене?
Начинает на меня поглядывать…
— Кто? Политика?!
— Нет, та смертоносная блондинка, сидящая направо.
«Смертоносная» если и поглядывала, то скорее на редактора Кирилла Вальницкого, который, хоть и «кацап» (так называли москвофилов. — Ю. В.), любил общество украинской богемы, а был статный и красивый с лица. Бачинский красотой не грешил. Низкий ростом, пузатый и мордатый, а на широком лице светились маленькие глазки. Но был убежден, а вернее — представлял убеждение о непобедимых своих чарах и демоническом влиянии на женщин.
ХроникаВ первые годы после войны азартные карточные игры запрещались, и поэтому задержание очередной компании картежников вызвало интерес газет. 4 января 1920 г. в кофейне были задержаны и привлечены к ответственности несколько лиц, принадлежавших к высшему свету и устроивших здесь запрещеную игру в «фербль». Банк и выигрыш конфисковали. А среди задержанных оказались доктора, профессора, уважаемые домовладельцы, даже один ксендз. «Хорошенький пример для молодежи!» — сетовали газеты.
15 октября 1922 г. Полиция нашла в пакете на помойке на улице Сикстинской, 12, труп младенца. Разродившуюся мамочку удалось найти. Оказалась ею Станислава Барыль, официантка кофейни «Центральная».
14 апреля 1923 г. случилась здесь авантюра. В 4.30 утра, — читаем в «Газете Львовской», — пан Е. Н. побил до крови официанта Яна Пурского. В кофейне той, днем вполне добропорядочной, после 3 ночи взяли моду собираться разные отбросы, устраивающие ежедневные авантюры, и препятствуют отдыху посетителей.
«Шкоцкая»
Эта известная кофейня была в конце Академической, там, где до недавнего времени было кафе «Десертное», а сейчас банк.
С 1910 г. залы ее были оформлены рыцарскими панно В. Белецкого в стиле романов Вальтера Скотта. Владельцем в межвоенный период был Томаш Зелинский.
Здесь собирался университетский мир, особенно корифеи точных наук. Не изменили они любимой кнайпе даже после того, как основной корпус университета переместился в теперешнее строение. Приходили сюда не только профессора, но и ассистенты, а также спортсмены — преимущественно перед полуднем, реже по вечерам. Но если уже заседали, то надолго. Заходил сюда и Михайло Грушевский.
Каждый вечер в начале столетия приходил в кофейню выдающийся философ Казимир Твардовский, который имел такую большую популярность среди студентов, что для его лекций университет должен был снять зал Музыкального общества. Из кофейни Твардовский уходил пунктуально в одиннадцать вечера домой, а жил он по соседству со своим хорошим приятелем Яном Каспровичем.
Приходили сюда на газеты и на шахматы, а еще кнайпа славилась вкуснейшим черным кофе.
Под конец 1900-х годов сюда по субботам сходился так называемый «кружок ганделесов», прозванный так за свою склонность к охоте за старыми книгами. Принадлежали к этому кругу историк Франц Яворский, редактор «Курьера Львовского» Болеслав Вислоух, журналисты Менкицкий, Штерншуе и другие. При встрече они показывали друг другу свои находки, обменивались стариной. Как вспоминал Василий Щурат, «в кружок попадал часто и Каспрович, и сильно интересовался книжными открытиями. Когда Каспровича бросила жена и ушла к Станиславу Пшибышевскому, он топил свою тоску в бокале, но друзья не оставили его в беде».
В межвоенный период кофейня принимала очень разнообразную публику. Профессора университета и влюбленные пары, старые сплетницы и одинокие читатели газет, библиофилы и игроки в бильярд, еврейская интеллигенция и студенты — все сферы, классы и расы, разных вкусов и разной веры, жили здесь дружно одни рядом с другими, заполняя обычно половину зала. Именно поэтому «Шкоцкая» и была особенно привлекательной, что здесь никогда не было слишком заполнено и никогда слишком пусто. Так как-то удачно была отмерена ее вместимость. Большую часть ее публики составляли завсегдатаи «Ромы», которые то ли из одного только оппозиционизма, то ли потому, что в «Роме» было забито, эмигрировали в «Шкоцкую», пытаясь устроить себе здесь новое независимое существование.
Между учеными, особенно математиками, шли длинные и задорные дискуссии, которые описал в своих английских воспоминаниях профессор американского университета Станислав Улям. Спортсмены обсуждали актуальные матчи. Женщины здесь бывали редко. Вечерами концертировал Артур Миллер, автор львовских опереток (в частности «Одиночки кофейного короля»).
Эту кофейню выбрали для своих встреч выдающиеся математики, создатели Львовской математической школы. Именно здесь профессор университета, академик Стефан Банах (похороненый на Лычакове) одним махом ставил студентам зачет и кофе.
Доцент Банах был высоким, худым молодым человеком, который в гранатовом пиджаке, застегнутом на два ряда пуговиц, напоминал атташе посольства. Когда увлекался какой-то математической темой, то гнал свою лекцию быстро вперед, не заботясь слушателями, которые не раз не успевали за ним. Компенсируя жизнь среди цифр, Банах любил забавы, а в те времена не было слишком много дансингов во Львове, и играли на частных балах. Иногда такие балы заканчивались на рассвете, и случалось, что пан доцент после последней мазурки спешил на лекцию. Студенты бывали, конечно, удивлены, увидев своего преподавателя, одетого во фрак и сверкающие лакерованные туфли, и думали, что, может, в тот день он будет говорить на каком-нибудь симпозиуме. Но когда однажды на лекции пан профессор подпер голову и уснул, студенты догадались о причине.
