В Швеции - Ганс Христиан Андерсен
Художник, возьми свой альбом и краски, отправляйся в Далекарлию, перед тобой откроются картина за картиною.
Приезжай сюда весенней порою, когда молодые парни отправляются на военные учения в лагерь, стань у дороги, невдалеке от воротищ, они идут толпою, предшествуемые музыкантом. На пригорке под плакучей березой стоят дети и старики и машут им на прощанье.
Зайди в «платяную клеть», большего богатства красок, чем здесь, не встретишь ни в одной из комнат красочного турецкого дома. Платяная клеть — это обычно стоящий особняком деревянный дом, где хранится несметное множество одежды, он поставлен на высоких сваях, чтобы туда не забрались крысы и прочие подобные твари. Под потолком и вдоль стен висят, натянутые на обручи, женские юбки и рубахи всевозможных цветов, в невероятном количестве, у каждого члена семьи нередко имеется по семнадцать-восемнадцать штук. Здесь висят передники и лифы, здесь висят мужское платье, жилеты и штаны; чулок и не перечесть, до того их много; полотняное белье, и с рукавами и без оных, занимает свое, особое, место. Башмаков на полу хоть пруд пруди, донельзя неуклюжих, чудных, горбатых и тупорылых, чтобы этак их смастерить — до такого надо было додуматься. На расписанной цветами полке выстроились в ряд книги псалмов; сама стена, там, где она видна, тоже расписана. Там, к примеру, парит пророк Илья на своей огненной колеснице, запряженной светозарными конями, которые вышли довольно-таки похожими на свиней; можно увидеть и Иакова, борющегося с Иеговой, на Иегове — фрак, кожаные штаны и высокие сапоги. Поверх окон запечатлены библейские изречения и имена; тюльпаны и розы цветут здесь так, как никогда не цветут в природе. Изобрази нам на картине платяную клеть в тот момент, когда молоденькие девушки пришли туда за своими нарядами, или же вешают их на место.
«Здесь нечего изображать!» — скажешь ты, пожалуй. Что ж, зато тут есть на что посмотреть, ты только приезжай.
Художник с поэтом, возьмитесь же за руки, отправляйтесь в Далекарлию, этот бедный край богат красотой и поэзией, и богаче всего — на озере Сильян.
Глава XX. Вера и знание (Проповедь на природе)
Истине никогда не оспорить Истину, знанию — не оспорить веру, мы, естественно, рассуждаем об истине и знании в их чистом виде; встретившись, они подкрепляют прекраснейший помысел человека: бессмертие. И однако же ты говоришь: мне было покойнее, мне было надежнее, когда я ребенком смыкал глаза у материнской груди и засыпал, не размышляя, облекаясь единственно в веру. Эта предосведомленность, это сопряжение разума со всем и вся, сцепление одного звена с другим, из века в век, подрывает мою опору, мое доверие к молитве, которая есть крылья к моему Богу! Ослабнут они, и я бессильно паду во прах, без утешения и надежды! Конечно же, я склоняюсь перед светом познания, великим и дивным, но мне кажется, что тут кроется человеческая гордыня — за желанием быть столь же мудрыми, как и Бог. «Вы будете таковыми!»[168] — сказал змей людям, соблазняя их вкусить от древа познания. Умом я вынужден признать истинность того, что изучает и доказывает астроном; я вижу удивительный, бесконечный Божественный разум во всем устроении мира, в малом и большом, в том, как, примыкая друг к другу, сцепляясь друг с другом, они образуют бесконечно гармоническое целое, — и я трепещу в моей величайшей нужде и скорби: что может изменить моя молитва там, где всё есть извечный закон?
Ты трепещешь, ибо ты зришь всемогущество, кое являет себя во всеобъемлющей любви, той сущности, где, по определению человека, разум и сердце слиты воедино; ты трепещешь, ибо ты знаешь, что Он избрал тебя и предназначил к бессмертию.
Я знаю это из веры, из священных, вечных слов Библии. Знание камнем придавливает мою могилу, а моя вера есть то, что его взрывает.
Это не так! Самый махонький цветочек проповедует со своего зеленого стебля, именем знания: бессмертие, — услышь его! также и прекрасное приводит доказательство бессмертию, и, обнадеженный верою и знанием, бессмертный не будет трепетать в своей величайшей нужде, крылья молитвы не ослабеют, ты уверуешь в вечные законы любви так же, как ты веруешь в законы разума.
Когда ребенок рвет в поле цветы и приносит нам целый пук, где иной цветок смотрит вверх, иной — вниз, где все они перемешаны, в каждом из них мы зрим красоту, эту гармонию красок и форм, которая столь приятна для наших глаз. Инстинктивно мы принимаемся все упорядочивать, и каждый отдельный цветок сливается с прочими в единство красоты, и мы глядим уже не на него, а на весь букет. Восприятие гармонии красоты у нас врожденное, на то у нас есть зрение и слух, эти два моста между нашей душой и окружающим сотворенным миром. Все чувства наши, все существо наше пронизаны Божественным, стремлением к гармонии, что обнаруживается во всем сотворенном, даже в пульсации воздуха, которая передается звуковыми фигурами.
В Библии есть выражение: «Бог в духе и истине»[169], — вот где мы могли бы найти наиболее подходящее определение для того ощущения, кое мы называем чувством прекрасного; ибо что же это, как не «дух и истина», сие откровение Божие; так же, как собственная душа наша светится в глазах и в чудесном движении губ, так светится, в сотворенном мире, образ Бога «в духе и истине». Там гармония-красота во всем, от махонького листка и цветка до большого, пышного букета, от нашей земли до бесчисленных планет в небесном пространстве; насколько хватает глаз и насколько продвинулось знание, все — малое и большое — есть красота гармонии.
Но стоит нам обратить взгляд на человека, для которого у нас есть высочайшее, наисвященнейшее определение: «создан по образу Божию», человека, который в состоянии осознать и воспринять всё творение Божие, и гармония в сотворенном мире, похоже, нарушается. При рождении все мы равны! Как творения нас равняет то, что мы «не вправе ничего требовать». Сколь неодинаково Господь наделяет нас способностями! Иным дано бесконечно много, другим — ничтожно мало; дом и условия Господь предназначает нам с рождения, и сколь многим из нас не уготованы ли тяжелейшие испытания; нас туда ставят, нас туда помещают; сколь многие могли бы по праву сказать: «лучше бы я никогда