В Швеции - Ганс Христиан Андерсен
Далекарлийцы знали, что он в этих краях, знали, что он им вверился, и все до одного поклялись в душе, что окажут ему гостеприимство, он за ними будет как за каменной стеной, никто его не выдаст, как Арендт из Орнеса.
Свен в Исале полагал, что Густаву у него небезопасно, и хотел переправить его подальше, в лес, прилежащий к селению Мирнее; там жили два порядочных человека, братья Матс и Пер Улофссоны; но на всех дорогах туда стояли стражники, у каждых воротищ, у каждого моста; поэтому Густава спрятали под соломой на возу, которым правил сам Свен, причем проехал он прямо между посланцами фогта; один из них ткнул в солому своим длинным копьем и задел Густаву ногу. Рана была легкая, но сквозь солому сочилась кровь; увидя это, Свен украдкой порезал ногу своей лошади, до крови, и никто ничего не заподозрил. В лександских лесах, около речки Юнгшё, под огромным поваленным деревом, разлапистые ветви которого образовывали шатер, братья укрывали беглеца три дня и три ночи и носили ему еду. Еще одну ночь укрывался он и отдыхал под большой плакучей березою; тут в нем пробудилась решимость говорить перед народом, и он отважился прийти в Реттвик. Там на кладбище он рассказал прихожанам о кровавой бане в Стокгольме и о том, сколько шведам пришлось хлебнуть лиха; люди были потрясены и поклялись отомстить, но тут же снова стали осторожничать и порешили сперва узнать, что об этом говорят в соседних приходах.
И Густав двинулся через Мору в селение Ульмеланд, где жена Матса Ларссона спрятала его у себя в погребе, а на крышку поставила большой пивной чан, чтоб его не нашли заявившиеся туда подручные фогта. Там он прятался до Рождества, а в один из святочных дней он взошел на холм возле Моры и громким зычным голосом обратился к далекарлийцам, которые возвращались из церкви. Он напомнил им о любви их отцов к свободе и отчизне, о том. как они сражались под предводительством Энгельбрехта и обоих Стуре, он говорил о кровавой бане в Стокгольме и о том, как жестоко обошелся Кристьерн с вдовою и детьми Стуре. Собравшиеся всколыхнулись, кто рыдал, кто громко призывал к оружию, но вскоре выступили вперед и другие, и принялись возражать Густаву; они сказали, что кровавая баня Кристьерна касалась до господ, а не до крестьян; и что они вправе так думать, ибо Кристьерн, тиран знати, — друг бедняков, его человеколюбивые законы в защиту крестьянина, с которым доныне обращались как со скотом, покамест тому свидетельство.
Мужи Моры колебались, не зная, на что решиться, большинство присоветовало Густаву уйти еще дальше, за норвежскую границу, и, упавши духом, он тронулся в путь, он разуверился в своем отечестве.
Он уже завидел норвежские горы; он остановился, глубоко опечаленный; его томили голод и жажда; в Лимской церкви зазвонили колокола, он вошел туда и начал молиться. В горячих молитвах устремил он свое сокрушенное сердце к Боту, который придал ему мужество, одушевление и силы еще раз обратиться к крестьянам; они его выслушали, они его поняли, но ничего предпринять не осмелились, и Густав снова пустился в путь и пришел в селение Селен, последнее у границы с Норвегией. И вот, в самый последний раз, он оглянулся на Далекарлию и окинул глазами ее еловые леса, льды и снега… Тут подоспели бежавшие на лыжах со скоростью пара, по льду и смерзшемуся снегу, два человека, изрядные лыжники, посланные жителями Моры на поиски Густава затем, чтобы призвать его вернуться и стать их вождем. Господу Богу было угодно, чтобы в то самое время, как Густав покинул Мору, туда пришел объявленный вне закона прославленный воин Ларс Улофссон; он говорил о кровавой бане и о том, что Кристьерн по всей стране понаставил виселиц, что скоро то же самое произойдет и в Далекарлии, что им не миновать податей и притеснений за верность роду Стуре, и они начали раскаиваться, что отпустили Густава; тут встал один старик и сказал, что всякий раз, как Густав держал здесь речь,
