Личный опыт - Владарг Дельсат
Пока женщина думала о том, кто их заставлял так относиться к ребенку, Ленка объясняла Дадли, как ей помочь. Тип, навскидку, был ближе к васкулярному, но или новый какой-то, или же, смесь, что в последнее время в практике доктора Лены встречалось все чаще. Вот только девочку беспокоили два вопроса: не сошла ли она с ума и, если нет, что происходит? Память Герании сохранилась фрагментарно, что подтверждало тезис о смерти ребенка, поэтому многого Ленка из нее не выудила.
— Самое опасное — это депрессия, — вздохнув, продолжила рассказ Гера. — Она меня может убить, потому нельзя разрешать мне плакать.
— Хорошо, сестренка, — улыбнулся Дадли. — Не разрешу тебе плакать!
— Пойдем, может быть, погуляем? — предложила контролирующая дыхание девочка, на дворе стоял восемьдесят седьмой год, потому о компактном концентраторе можно было только мечтать еще года три.
— Ура, пошли! — обрадовался мальчик, которому нравилось быть с сестренкой. — Хорошо, что ты живая…
— Хорошо, что ты живой, без тебя было бы плохо, — Ленка очень хорошо осознавала этот простой факт. Ничуть не смущавшийся, Дадли помогал ей во всем — даже с туалетом. Какой была жизнь ребенка до появления Ленки — даже представить страшно было.
Режим Ленка установила привычный — полный прогулок, своевременного правильного питания и вот того, отчего поначалу плакали все дети — гимнастика. Дети плакали от страха, потом уже понимая, что это не больно, однако доктор Лена понимала теперь, насколько страшно, когда «сейчас будет больно», начав лучше понимать своих пациентов. Редкие болезни многообразны, но Ленка считала, что ей еще повезло, потому что «болячка» могла быть намного веселей, по ее мнению. А синдром известен полвека, не в такой форме, но уже есть на что ссылаться, потому и жить можно спокойнее. Вот только питание…
Для Дадли все было просто: сестренке плохо, он ей может помочь. На этом раздумья семилетнего пацана заканчивались. Вот Геру было жалко просто до слез иногда, но с этим что-либо поделать было сложно, поэтому он просто был для нее. Вот и сейчас мальчик мягко и осторожно помогал сестренке одеться, а разрешившая «пойти погулять» Петунья просто замерла на одном месте, глядя на сына.
— Осторожно, — предупредил Дадли, протягивая руку Ленки в рукав, и девочка чувствовала опыт за этим движением. — Посиди спокойно, хорошо?
— Если бы не ты, я, наверное, умерла бы… — почти прошептала Ленка, понимая, что долгое время по неизвестной причине у ребенка был только брат. Значит, возможны были и другие сюрпризы.
— Ты так плакала, когда одевалась, — вспомнил мальчик, погладив сестру по голове. — Разве мог я просто так на это смотреть?
— А в школе? — тихо спросила девочка, пытаясь представить ежедневный ад маленького нездорового ребенка. Хотелось плакать и поубивать равнодушных взрослых одновременно.
— А в школе я просил девочек помочь, — чуть покраснел Дадли, порывисто прижав к себе Геру. — Ну и… А тебя не били, хотя хотели, но я обещал полицию, и они не стали почему-то.
— Дадли, Геру хотели в школе… — Петунья запнулась, девочек бить было запрещено в государственных школах. Что там творилось в частных, не знал никто, правда.
— Учителя, как видели сестренку, сразу становились какими-то очень злыми, как вы с папой, мама, — грустно ответил мальчик, поглаживая сестру. — Почему-то даже миссис Кроун нравилось, когда Гера плакала. Ну, поехали? — Дадли улыбнулся Ленке, увидев такую же улыбку в ответ.
— Поехали, — согласилась девочка, узнавшая во время короткого разговора нечто, что нормой быть не могло. Взрослые, выделяющие злостью одного ребенка — это либо целенаправленная травля, либо что-то фантастическое, типа гипноза. Вот только, зачем нужно травить ребенка, от нее ускользало.
Наконец Дадли помог Ленке одеться, девочка положила руки на дуги, попробовав сдвинуться с места, но руки даже в бандажах прострелило такой болью, что на минуту даже потемнело в глазах. Петунья, взглянув в глаза, наполнившиеся слезами, все сразу поняла, подойдя и погладив неожиданно даже для самой себя прижавшуюся к ней девочку.
— Дадли, подожди, — попросила женщина. — Я сейчас оденусь и помогу вам, коляска для тебя слишком тяжелая еще.
— Хорошо, — серьезно кивнул мальчик, обняв затем Ленку, которой от своей немощности хотелось даже не плакать, а выть. Теперь она лучше понимала своих пациентов, намного лучше. Одно дело знать, что больно, совсем другое — чувствовать. Чувствовать эту простреливающую, мучительную боль… — Не плачь, сестреночка, — попросил Дадли, обнимая девочку, казалось, своей душой — так тепло становилось от его интонаций.
— Я не буду, — пообещала Ленка, твердо помнившая об опасности сильных эмоций для пациентов.
— Вот, я готова, — сообщила улыбающаяся Петунья. — Пойдем?
***
Почему ей так плохо, Ленка поняла как только выбралась на улицу. Почему-то девочка не помнила о времени года, но увидев зеленеющую листву… На дворе была весна — середина марта, как теперь уже знала Ленка, не всегда воспринимавшая себя Геранией. Весна… Самое страшное время, самое опасное, полное боли и мучений для детей с хроническими болезнями. Снова захотелось поплакать, но девочка сдержалась. Коляску катила Петунья, а Дадли держал сестру за руку. В этом новом городе их не знал еще никто, но Ленка помнила, что люди бывают разные, года нынче еще те, потому стоит ожидать и брезгливости, и равнодушия. Именно поэтому взгляд девочки не останавливался на людях.
Петунье рассказали, что школа — пилотная в проекте инклюзивного образования инвалидов, поэтому ее дочь сможет учиться вместе со всеми. В этом были и плюсы, и минусы. С одной стороны, девочка не будет отделена от других детей, варясь в бульоне общества детей-инвалидов, но вот с другой… Дети — они разные, очень разные, поэтому возможны эксцессы.
— Здравствуйте, — поздоровалась с ними какая-то по-доброму улыбавшаяся женщина лет пятидесяти на вид. — Вы недавно переехали?
— Да, — кивнула вернувшая свою девичью фамилию Петунья. — Меня зовут Петунья Эванс, а это мои дети — Герания и Дадли.
— Очень приятно, — женщина улыбалась. — Меня зовут миссис Свенсон. Но вы можете называть меня Алисией, дорогая Петунья.
— Очень приятно, — слегка опешила Петунья от такого
