Дина Азми - Система права и ее строение: методологические подходы и решения
Следуя традиционному для советской науки 30-х гг. подходу, участвующий в дискуссии И.П. Трайнин, также отвергал верность деления права на частное и публичное. Он указывал, что действующее право в целом неотделимо от государства, исходит от него. «Нет права, которое не являлось бы государственным правом. Все отрасли права, в том числе и наше гражданское право, являются отраслями единого социалистического права. Советское право отвергает поэтому буржуазное деление права на публичное и частное»[88].
Действительно, позитивное право всегда опосредовано государством. Однако содержание, целевая установка и функции юридических правил поведения различны (т. к. они направлены на реализацию разных интересов и потребностей). В этом смысле верность подразделения права на публичное и частное, по меньшей мере, не более спорна, чем его деление на отрасли (т. к. последнее и вовсе базируется на качественно и количественно неопределенном понятии «предмет правового регулирования»).
Спорно и высказывание И.П. Трайнина о том, что «право ничто без государства, способного принудить к выполнению норм права»[89]. Не вдаваясь в долгие рассуждения на этот счет, отметим, что положительное право может быть принудительно реализовано не только силой государства, но и посредством иных властных структур (например, международных организаций). Создание же правовых норм и вовсе может осуществляться абстрактно-неопределенным субъектом (как то имеет место быть, например, в случае с правовыми обычаями).
Таким образом, суть вопроса сводится к тому, насколько тесно право связано с его официальным закреплением. Многие выдающиеся представители правовой мысли считали, что право может существовать и без публично-политической властной регламентации, что оно не сводится лишь к системе общеобязательных правил поведения, исходящих именно от государства и обеспечиваемых именно его принудительными силами. Чтобы не излагать здесь подробных обоснований, достаточно сослаться хотя бы на работы некоторых представителей теории естественного права и (или) исторической школы права[90].
Далее скажем, что, в отличие от иных сторонников предметного критерия, участвующий в дискуссии М.М. Агарков положительно относился к идее о дуализме структурного строения системы права. Более того, в контексте идей о разнице между системой и систематикой права у ученого прослеживается двойственная трактовка структуры системы права. Сама система, трактуемая М.М. Агарковым как внутреннее строение права и упорядоченная совокупность составляющих его элементов, содержит два компонента. Точного наименования этим компонентам ученый не дал, указав, что разграничение между ними проводится по цели правового регулирования. Первый компонент основан на властном государственном целеполагании, а второй – на целеполагании личностной автономии. Таким образом, здесь прослеживается такая модификация двойственной теории, при которой частное и публичное право разграничиваются на основании цели правового регулирования.
Представляется, что телеологические мотивы неразрывно связаны с интересами субъектов (как социального общения в целом, так и правоотношений в частности). Цель, которой хочет достичь правотворец или иной участник правовой жизни, базируется на соответствующем интересе. В зависимости от того, каков интерес (а если таких интересов несколько, то исходя из их совокупного сочетания), определяется и то, какова цель. В свою очередь наличие цели также обуславливает формирование соответствующего интереса.
Сам М.М. Агарков не затрагивал вопроса о соотношении интереса и цели в праве, не писал о значении потребностей лиц в решении вопроса об определении структурных элементов системы права. Более того, М.М. Агарков отмечал, что дуалистическая теория структуры системы права имеет значение только в абстрактно-научном плане. В практических целях под системой права целесообразнее понимать систематику нормативного правового материала, осуществляемую по предметному критерию.
Обращаясь к освещению вопроса о частном и публичном праве во взглядах представителей предметно-методологического критерия, первоочередное внимание следует обратить на взгляды С.Н. Братуся, уделявшего данному вопросу значительное внимание. Идеи ученого в этом отношении шли вразрез с типичной для советской науки того периода позицией. С.Н. Братусь последовательно доказывал достоверность идей о структурном дуализме системы права. Опираясь на труды основателей коммунистической концепции, С.Н. Братусь обосновывал существование публичного и частного права в качестве необходимых, закономерных и стабильных элементов советского социалистического права.
К. Маркс указывал: «…там, где политическое государство достигло своего действительного развития, человек не только в мыслях, в сознании, а в действительности, в жизни, ведет двоякую жизнь в политическом общежитии, в котором он выступает как общественное существо, и жизнь в гражданском обществе, в котором он действует как частное лицо, рассматривает других людей как средство, низводит самого себя до средства и становится игрушкой чуждых сил»[91]. Поскольку социализм является лишь первой фазой коммунизма, т. е. этапом переходным, то человеку (как родовому существу) по-прежнему присущи и политические (общественные) и личные (гражданские) потребности и интересы. Юридическую формализацию эти интересы и потребности получают в публичном и частном праве.
Действительно, К. Маркс никогда не ставил в своих трудах вопроса об отказе физического лица (гражданина) от своей индивидуальности, а значит, и от всех форм ее проявления. Не призывал К. Маркс и к слиянию индивида с государством. Напротив, он писал: «…нет прав без обязанностей, нет обязанностей без прав <…> свобода состоит в том, чтобы превратить государство из органа, стоящего над обществом, в орган, этому обществу всецело подчиненный»[92]. Следовательно, деление права на публичное и частное на самом деле не имеет с концепцией исторического материализма сущностных противоречий.
Верно замечание С.Н. Братуся: «В правовой литературе положение К. Маркса о расщеплении человека в буржуазном обществе на частное лицо и гражданина, как члена политического общежития, и в связи с этим, о противопоставлении частных интересов публичным интересам, истолковывают нередко поверхностно и упрощенно. Не задумываются над тем, о противопоставлении чьих и каких интересов идет речь. Изображают часто дело так, что буржуазное гражданское право представляет только частные интересы, а публичное право – интересы буржуазного общества в целом. Такая механическая трактовка вопроса… нам представляется неправильной. Сами буржуазные ученые юристы превосходно понимают, что область частных отношений (частная собственность и способность распоряжения ею) является основой буржуазного общества и что в них выражен публичный интерес этого общества»[93]. В самом деле, деление права на публичное и частное не должно толковаться как непреложное обособление. Публичное и частное право являются сторонами одного и того же явления (это же можно сказать о понятиях предмета правового регулирования и метода правового регулирования). В общественных отношениях, способных поддаваться воздействию положительного права, присутствуют и сочетаются как частные, так и публичные аспекты.
В данном контексте С.Н. Братусь весьма удачно обращал внимание на одно из высказываний Г.Ф. Шершеневича: «Частный интерес, не отвечающий видам общества, никогда не удостоится общественной (юридической) охраны. За частными интересами в праве скрывается общественный, а за общественным – частные… Можно утверждать с одинаковым основанием, что право имеет в виду всегда только общее благо или, наоборот, только частные интересы»[94].
Поскольку позитивное право опосредуется государством, оно всегда включает в себя публичный интерес. Однако дуалистическое деление права имеет в своей основе не генезис правовых норм, а направленность их юридического действия. Норма права может предназначаться как для регламентации отношений, имеющих первоочередное значение непосредственно для самого субъекта (индивида), так и для отношений, в которых лицо выступает лишь необходимым элементом (т. е. как неотъемлемая часть целого), в то время как прямая заинтересованность в действии нормы сама по себе носит публичный (государственный, общественный) характер.
Так, например, активное избирательное право принадлежит индивиду. Реализуя его, субъект выражает свою волю, а значит, – действует в собственном интересе. Вместе с тем, реализация этого права направлена на определение воли электората как совокупности субъектов обладающих активным избирательным правом, как участников политического общества. Реализация отдельными индивидами права избирать только в своей совокупности воздействует на публично-управленческую сферу общественной жизни, а уже через эту сферу, т. е. опосредованно, на жизнь конкретных избирателей. Именно поэтому избирательное право относится к публичной стороне жизнедеятельности. На частную жизнь оно проецируется не напрямую, а через область публичных отношений. Диаметрально противоположная ситуация наблюдается, например, в отношении реализации права на приобретение недвижимого имущества или на заключение брачного союза.
