Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации

5

ВЯЧЕСЛАВУ[1093]Милый, давно ли тебе я слал на север родимыйС юга далекого – плач тристий унылых моих?Ныне в Петрополе я, а ты у священных развалин,Духу родных твоему, воздух Италии пьешь.Здесь же, средь тусклой зимы, наместо дружных объятий,Встретили лаской меня новые песни твои.[1094]Друг, благодарствуй – и ведай, что с песнями я и без песен(Сам я пою ли, молчу ль) помню твоих и тебя.

6

ВЯЧЕСЛАВУ ИВАНОВУ[1096]Я помню, старый друг, заветные словаТвоих стихов о смертной боли.Так! Пережитая недавно ли, давно ли,И в новой жизни всё живаТа боль великая разлуки с жизнью прежней.И правда: не было б страданья безнадежнейВоспоминание хранить – и не одно –Смертей, что пережить в самом себе дано;Но в боли той – воспоминанья –Поверь – не смертного томленья одного,А пережитого всегоТобой в былую жизнь: услады и страданья.И их ты не всегда ль равно благословишь,Когда в душе твоей – былого тень и тишь?

Так думал я не раз в благом уединеньи,Когда воспоминал иную жизнь мою;И ныне двадцать лет, как я один – пою,Пою минувшее, пускай полузабвеньеПорой знакомых черт не даст мне разглядетьПод смутной дымкою своею;Живым живя душою всею –Былому верен я, былое буду петь.

Так мы и все живем. С заботой повседневнойПорой о вечности гадаем про себя, –В запечатленности душевнойТо наслаждаясь, то скорбя;И вдруг какой-нибудь житейский малый случайНежданно в душу западет –И, душу зоркостью вдруг наделив могучей,О прошлой жизни ей шепнет.«Да, это, – скажем мы, – уж было раз когда-то». –Как бытия того преданья хорошиДля оживающей души!Прикосновением к нему душа богата.Юрий Верховский.

P.S.Мой друг, не раз я вспоминалДавно – с улыбкой и любовьюХвалу простому празднословью,Тобой воспетую, – и ждалСвидания на стогнах РимаПремногословного друзей –И шел с тобою в Колизей…Рука судьбы неоспорима!Ты там – я здесь. И через понтНе мчусь я влагою живою…Я был обрадован Москвою:Передо мной предстал Бальмонт.Но я – с посланья об Эсхиле[1097] –Все ждал – в обыденной тоске:Его во всей великой силеНа русском слушать языке!И, поникая безотрадно,Могу ли празднословить складно?Тебя – все нет. Но есть молва:Я жду – Москва тебя приветит;И с ней – мой стих тебя да встретит –Живого дружества слова –Пускай не болтовней вседневной,А первой мыслью задушевной.

СПб., Пет<ербургская> ст<орона>, Александровский пр., д. № 3, кв. Каратыгина.[1098]

7

ВЯЧЕСЛАВУ[1099]Душою изобильнойВедь ты и мне сродни;Прочти же стих умильный,Воспевши оны дни.

8

ВЯЧЕСЛАВУ[1100]О, вожатый мой! За тобою следомЯ вступал в обитель блаженной тени;Дивной я внимал; пред ее ж улыбкой –Взоры потупил.Мне ли, мне ль она – улыбнулась нежно?Оттого ль дерзаю в напеве робкомПомянуть молебно святое имяСладостной Сафо?

9

ВЯЧЕСЛАВУ ИВАНОВУ[1101]Откликнись, друг! Услышать жаден яИ уж заранее невольно торжествуюПред тем, как воспоет годину боевуюДуша звучащая твоя.Мне памятны ее живые звукиВо дни недавние бесстрашия и мукиРодных полунощных полков;И ныне ли, когда их жребий не таков,Когда венчает их величием победыСудьба-звезда, какой не ведали и деды,Не вырвется из пламенных оковВсерасторгающее слово?Под обаянием великого былогоЯ верю: на Руси не надобен певецНа вызов славных дел; но сладок он для славы –И нам в биении созвучном всех сердец,И братьям-воинам, когда вернутся, здравы,На лоно мира, наконец.

Леонид Семенов – корреспондент Андрея Белого

«Мои слова памяти будут о стихотворце, мятежнике, работнике, страннике, священнике и мученике Леониде Семенове-Тянь-Шанском» – в этой фразе З. Н. Гиппиус из ее очерка «Поэма жизни (Рассказ о правде)» (1930)[1102] обозначены основные жизненные вехи одного из «младосимволистов», сверстника Александра Блока и Андрея Белого, избравшего, однако, иную – не собственно творческую, а, – используя символистскую терминологию, в данном случае вполне уместную, – «жизнетворческую» стезю. Обретенный Семеновым в 1907 г. путь «жизнетворчества» предполагал не только отказ от литературных форм самовыражения, но и полное изменение образа существования: «вслед за Александром Добролюбовым он расстается с “обществом” и уходит “в народ”. ‹…› Постепенно имя Семенова, как и имя Александра Добролюбова, становится своего рода символом – олицетворением “ухода”, к которому тяготели и другие младшие символисты (Блок, Белый)».[1103] Закономерным образом возникает вывод о том, что биография Семенова – «самое значительное его произведение».[1104]

Приведенная выше фраза Гиппиус содержит лишь одну неточность: пришедший в результате долгих духовных поисков в 1915 г. к исповеданию православия, Семенов в 1917 г. лишь готовился, по благословению оптинского старца отца Анатолия, принять сан священника, но за несколько дней до рукоположения, вечером 13 декабря, был застрелен на пороге собственного дома местными крестьянами. Пользуясь попустительством новой власти, воцарившейся после большевистского переворота, они безнаказанно разоряли дворянские гнезда и убивали их хозяев; жертвами бандитов стали и другие представители рода Семеновых, жившие на юге Рязанской губернии. Как свидетельствует в воспоминаниях (1942) В. П. Семенов-Тян-Шанский, «убит Леонид был не разбойниками, а распропагандированными людьми из крестьянской молодежи – теми же самыми, которыми ранее был ранен его старший брат». «Ими же, – добавляет мемуарист, – были убиты вслед затем и другие наши родные и знакомые, как Н. Я. Грот, князь Сергей Ник. и княжна Нат. Ник. Шаховские ‹…›. О том, что Леонид был убит не разбойниками, говорит тот факт, что дом на его хуторе не был ограблен, но, как передавала мне его сестра, были уничтожены частично лишь его записи и дневники, что, по ее мнению, сделано было из опасения, что Леонидом в дневниках могло быть описано происходившее вокруг, причем он мог знать имена тех, кто являлся виновником разных уголовных проступков, совершавшихся вокруг, в том числе убийств и покушений».[1105]

Семенов погиб от рук представителей той простонародной среды, с которой он на протяжении целого десятилетия пытался слиться и чей жизненный уклад представлялся ему единственно правильным и оправданным. На свой лад его участь могла служить подтверждением тех слов об «очарованной и проклятой пропасти», разделяющей народ и интеллигенцию, которые произнес в докладе «Россия и интеллигенция» (1908) Блок год спустя после «ухода» Семенова.[1106] Однако в плане завершения личной судьбы мученический конец придавал пройденному Семеновым жизненному пути особый смысл и переводил его в иной ценностный регистр – жизни как жития. В соответствии с канонами житийного жанра могут быть рассмотрены ранние этапы его жизни – как жизни «непросветленной», предшествовавшей духовному преображению. Именно так расценивал сам Семенов эту пору в автобиографических записках «Грешный грешным»: «безобразное время моей молодости»; тогда он, по собственному признанию, предавался соблазну «так называемыми эстетическими эмоциями (художественными впечатлениями или просто внешними щекотаниями чувств) заменить те внутренние, нравственные удовлетворения, которые ищет дух, когда чувствует себя одиноким и оторванным от других людей, когда жаждет Бога».[1107]

Тогда, в первые годы XX столетия, Леонид Семенов, внук сенатора, прославленного географа, общественного и государственного деятеля и сын председателя отделения статистики Русского географического общества, будучи студентом историко-филологического факультета Петербургского университета, вошел в литературную среду – сначала в студенческий поэтический кружок под руководством Б. В. Никольского, где дружески сблизился с В. Л. Поляковым и А. Блоком,[1108] затем, в 1903 г. – под покровительство Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус, в круг молодых авторов, печатавшихся в руководимом ими журнале «Новый Путь». В восприятии еще более юного начинающего поэта Вл. Пяста Семенов тогда представал уже вполне значительным и определившимся литературным талантом – «пронзал, поворачивал все внутри своими выстраданными, горячими, горячо произносимыми строфами».[1109] Тогда же, в 1903 г., Семенов завязал знакомство со своим ровесником, почти одновременно с ним пришедшим в литературу и также оказавшимся в сфере духовного притяжения четы Мережковских, – Андреем Белым.