А. Галкин - Рефераты для дурёхи
Иокаста
Коль жизнь тебе мила, оставь расспросы.Молю богами, – я и так страдаю. (…)Эдип, молю, послушайся меня!
Эдип
Послушаться? Не обнаружить рода?
Иокаста
Но я забочусь о твоем же благе!
Эдип
Вот это благо ужа давно мне в тягость!
Иокаста
О, век бы не узнать тебе, кто ты! (…)О горе, горе! О злосчастный – этоТебе последний мой привет; прости!
(Уходит во дворец.)
Получается, Иокаста уже все поняла, раньше Эдипа. Она боролась, стараясь отвести неумолимую десницу рока от головы Эдипа. Всё было тщетно. В финале мы догадываемся, что ее последний привет был на самом деле последним, поскольку она бросилась во дворец, чтобы покончить жизнь самоубийством. Ведь она сама отдала сына мужу Лаию на убийство, чтобы потом этот сын убил ее мужа, стал ее вторым мужем и отцом ее четырех детей. Брачное ложе загрязнилось кровью убийства и кровосмешением, грехом инцеста. И во всем виновата она. Непреклонность Эдипа в искании истины лишает ее последней надежды: ничего уже нельзя вернуть, пророчества оправдались.
Приведенный слугами Эдипа пастух больше других упорствует, не желая открывать Эдипу истину. Он молит его отступиться и не доискиваться этой проклятой истины. Коринфский вестник уличает его на очной ставке:
Вестник
Теперь припомни: не давал ли тыМладенца мне в те дни на воспитанье?
Пастух
К чему об этом спрашивать теперь?
Вестник
А вот к чему: младенец этот – вот он!
Пастух
Да будет проклят твой язык! Молчи!
Пастух здесь лжет, утверждая, будто лжет вестник. Эдип грозит пастуху пыткой, вынуждая его рассказать правду. Ту самую правду, о которой все давно уже догадались, которую знает и сам Эдип. Факты слишком очевидны. Они изобличают Эдипа как убийцу и кровосмесителя. Но Эдип теперь уже угрожает пастуху смертью, только бы тот довел до конца свой рассказ, в результате чего последние надежды Эдипа окончательно рухнут, и он потеряет всё, что когда-то имел, но, главное, потеряет счастье жить в ладу со своей совестью.
Эдип
Свершилось все, раскрылось до конца!О свет! В последний раз тебя я вижу:Нечестием мое рожденье было,Нечестьем – подвиг и нечестьем – брак!
В.Н. Ярхо в статье «Трагический театр Софокла» приводит фразу одного из героев Эсхила: «Лучше быть несведущим, чем мудрым».[5] Насколько мудр Эдип, отдаваясь до конца поискам последней истины? Он в своих поступках напоминает рассуждения «подпольного героя» Ф.М. Достоевского из его знаменитых «Записок из подполья». Тот говорит о том, что если даже люди всё расчислят до конца, всю жизнь приведут в порядок, составят логарифмические таблицы, по которым им следует жить, обязательно появится какой-нибудь господин со злорадной, скептической физиономией, который все эти таблицы пошлет к черту, сбросит их в пропасть, лишь бы пожить по собственной воле, вопреки всем этим логарифмическим таблицам, где зарисована его польза.
Не таков ли и царь Эдип? Зачем он ищет истину? Что он получает, когда узнает ее? Уже больше двадцати лет назад он убил своего отца, женился на собственной матери и заимел от нее детей. Ему требовалось узнать, что дельфийские оракулы не врали, что судьба свершилась давным-давно, что он стал орудием этой судьбы, несмотря на то, что старательно избегал ее и бежал от судьбы, для того чтобы быстрее к ней приблизиться и оправдать роковые пророчества.
Трагедия Эдипа продолжается на глазах жителей Фив. О гибели Иокасты и самоослеплении Эдипа рассказывает хору фиванских старцев домочадец, бывший свидетелем происходившей трагедии в ряду других домочадцев и слуг. Иными словами, и самоубийство в античном мире – акт общественный, лишенный всякой интимности. Этот акт сопровождается страстными, бурными проклятиями Иокасты и проклятиями самого Эдипа самому себе и своим глазам, которые теперь не желают видеть окружающий мир:
Домочадец
Вы помните, как в исступленье горяОна умчалась. Из сеней онаВ свой брачный терем бросилась, рукамиВцепившись в волосы свои. А тамОна, замкнувши двери, воззвалаКо Лаию, погибшему давно,Коря его: «Ты помнишь ли той ночиСтаринной тайну? В ней ты сам себеРодил убийцу, а меня, супругу,На службу мерзкого деторожденьяСвоей же плоти горестной обрек!»Она и одр свой проклинала: «Ты мнеОт мужа – мужа, и детей от сынаРодить судил!» И вслед за тем – конец.Но как она покончила – не знаю.Раздался крик – в чертог Эдип ворвался —Не до нее тут было. Все за нимСледили мы. Метался он повсюду.«Меч! Дайте меч мне!» Так взывал он к нам.То снова: «Где жена моя, скажите…Нет! Не жена – перст нивы материнской,Двойной посев принявшей – и меня,И от меня детей моих зародыш!» (…)И, точно силой неземной ведомый,На дверь закрытую нагрянул, осьИз гнезд глубоких вырвал – и вломилсяВо внутрь покоя. Мы за ним. И вотМы видим – на крюке висит царица,Еще качаясь в роковой петле.Стоит он, смотрит – вдруг с рыданьем дикимЕе хватает и с петли висячейСнимает бережно. Вот на землеЛежит несчастная. Тогда – ах, нет!Ужасное свершилося тогда!Эдип срывает пряжку золотую,Что на плече ей стягивала ризу,И вверх поднявши острую иглу,Ее в очей зеницы погружает.«Вот вам! Вот вам! Не видеть вам отнынеТех ужасов, что вынес я, – и тех,Что сам свершил. Отсель в кромешном мракеПусть видятся вам те, чей вид запретен,А тех, кто вам нужны, – не узнавайте!»
Почему Эдип ослепляет себя? Он несет невыносимый груз ответственности, винит себя в том, в чем не виноват и что должно было сбыться, независимо от его воли. Вот художественный, поистине трагический парадокс Софокла. Никто не виноват: ни боги, ни люди. Так распорядилась судьба. А от нее не уйти. И все же царь Эдип берет ответственность на себя. Он ослепляет себя именно в силу чувства гражданской и личной ответственности, он обрекает себя на изгнание, спасая Фивы от чумы, причина которой в его грехе, предсказанной богами. Значит, эта трагедия не только и не столько о роке, свершимся задолго до событий трагедии, а о трагедии познания истины. Истина делает Эдипа свободным лишь в том смысле, что он должен осудить и наказать себя в свободном акте самоослепления.
В конце XX века известный чешский писатель, ныне живущий в Париже, Милан Кундера в романе «Невыносимая легкость бытия» снова обращается к трагедии Софокла. Его герой врач Томаш после событий в Праге, когда «пражская весна» после многих лет коммунистического режима вдруг дает людям надежду, пишет статью о царе Эдипе и о том самом чувстве ответственности, к которой призывает своих сограждан Софокл. Из-за этой статьи его впоследствии, после вторжения в Прагу русских танков в 1968 году, выгоняют с работы и лишают возможность практиковать, обрекая по существу на забвение и смерть.
Кундера ныне, в современном мире, в нашу эпоху, оценивает поступок царя Эдипа отнюдь не по-фрейдовски, а в духе самого Софокла, так что античная трагедия по-прежнему поражает новизной и актуальностью, свидетельствует о бессмертии той трагической жизненной коллизии, которую открывает Софокл в древнем мире, чтобы продлить ее в вечности и тем самым отправить послание нам, далеким потомкам Софокла, в XX и XXI век. Приведем слова Кундеры из романа «Невыносимая легкость бытия»:
«И тогда Томаш вновь вспомнил историю Эдипа: Эдип не знал, что он сожительствует с матерью, и все-таки, прознав правду, не почувствовал себя безвинным. Он не смог вынести зрелища горя, порожденного его неведением, выколол себе глаза и слепым ушел из Фив.
Слыша, как коммунисты во весь голос защищают свою внутреннюю чистоту, Томаш размышлял: по вине вашего неведения эта страна, возможно, на века потеряла свободу, а вы кричите, что не чувствуете за собой вины? Как же вы можете смотреть на дело рук ваших? Как вас не ужасает это? Да есть ли у вас глаза, чтобы видеть? Будь вы зрячими, вам следовало бы ослепить себя и уйти из Фив!»
Часть 2. Шекспировские «вечные» вопросы
Глава 1. «Гамлет»: свет и тени
1.1 Театр теней в трагедии В. Шекспира «Гамлет»
В трагедии есть загадочная сцена разговора Гамлета с Розенкранцем и Гильденстерном, его однокашниками по Виттенбергскому университету. Сначала Гамлет называет Данию тюрьмой, потом соглашается с Розенкранцем, что весь мир – тюрьма, и “притом образцовая, со множеством арестантских, темниц и подземелий”, наконец, вдруг, кажется без связи, как и следует безумцу, которого он играет, Гамлет говорит о своих снах, дурных снах. Гильденстерн вторит и одновременно противоречит Гамлету: “А сны приходят из гордости. Гордец живет несуществующим. Он питается тем, что возомнит о себе и себе припишет. Он тень своих снов, отражение своих выдумок” (“for the very substance of the ambitious is merely the shadow of a dream”).
