Гениальный язык. Девять причин полюбить греческий - Андреа Марколонго
В знающих кругах (а именно во внутренних двориках университетов или на собраниях уцелевших классических лицеистов) поднимается почти что политический вопрос, разделяющий две касты библиотечных крыс: «Чем пользуешься — „Роччи“ или GI?» Я лично пользуюсь обоими, руководствуясь тем, есть ли под рукой очки.
В отдельных итальянских университетах еще учатся по «Лидделл-Скотт-Джонс», или попросту LSJ*, словарю лексики греческого языка, вышедшему в XIX веке и переизданному на данный момент девятнадцать раз. Первое издание увидело свет в 1819 году в Oxford University Press, а затем часто сокращалось или расширялось. Есть три варианта: «The Little Liddell», «The Middle Liddell» и «The Big Liddell», или «The Great Liddell». Непревзойденным шедевром данный словарь сделала чисто британская точность и тщательность, не говоря уж о титанических усилиях по сбору значений каждого греческого слова и примеров его употребления в различных контекстах. Нельзя, однако, отрицать трудность использования третьего языка — английского — как посредника в улавливании и передаче смысла слов на двух, ныне очень далеких друг от друга языках — греческом и итальянском.
Навсегда в моей памяти останутся отдельные переводы из «Роччи», как например, «благоухание» вместо «запах». А превыше всех ποιέω как «io fo» («я делаю») на тосканском диалекте.
Разумеется, «Роччи» во многом архаичен и лишен ссылок на греческие тексты, в которых встречаются слова из его статей, зато он предлагает более обширный набор синонимов, чем GI, и более значительную свободу выбора, можно сказать, трогательную, особенно сегодня, когда итальянский язык всё больше нивелируется.
Во всяком случае, любой словарь, старый или современный, есть не что иное, как клетка значений слов на чужом языке, клетка весьма точная, но тем не менее ограниченная по сравнению с почти бесконечным разнообразием смыслов каждого слова, имеющихся в распоряжении того, кто действительно говорит на данном языке.
* Liddell-Scott-Jones (англ.).
В итальянском было бы правильнее перефразировать его, например, с помощью «stare» («быть») или «continuare a» («продолжать»): βιβρώσκω, «я сейчас ем» (умираю с голоду!), μιμνήσκω, «я как раз вспоминаю» (да кто ж это был, черт его дери!), ἐπιθυμέω, «я влюбляюсь» (ой!).
От той же основы образуется имперфект, тут объяснять нечего. Просто разворачивающееся действие, но его протяженность перемещена в прошлое: «я ел», «я вспоминал», «я влюблялся» (ой-ой-ой!).
– Основа аориста, чудесная страна неопределенного времени, ἀόριστος χρόνος. Слово «аóрист» именно это и означает: «без пределов», без начала и конца. Действие четкое и неповторимое, абстрактное по отношению к любому времени, говорящий не подвергает его сомнению.
Оттенок, отличающий настоящее от аориста, весьма тонок. Настолько тонок, что учащихся лицея под дулом базуки заставляют переводить аорист прошедшим совершенным: порой темные века свирепствуют и в наши дни.
Однако переводить с греческого, не заботясь о значении аориста, — а это бытие, игнорирующее всякие временны́е коннотации, — на мой взгляд, рискованно, и текст в результате сильно обедняется.
Во французском языке используется изумительное, изысканное слово «нюанс». Подобно оттенкам синего, который может выглядеть, как море, аорист — это все тона воды, неба, отраженного света, пены волн, красной баржи вдалеке и, стало быть, всего греческого языка.
В итоге аорист — ни настоящее, ни прошедшее, ни действительный, ни страдательный залог (ликвидируем и этот с его суффиксом -θη-), а просто действие, которое совершается без учета последствий, поскольку их и нет. Почему они всегда должны быть?
В итальянском идею неуточненного, абсолютного времени можно выразить с помощью твердого настоящего или перифразы, как, например, «comincio a» («начинаю что-либо делать»), «riesco a» («умудряюсь что-либо делать») или «scoppio a» («разражаюсь чем-либо»). И тогда получим ἐπεθύμησα, «люблю», ὤζησα, «благоухаю», ἐχαίρησα, «я счастлив». То есть, когда любят, когда счастливы, когда благоухают, просто «si sta» («пребывают»).
В аористе заключено нечто зрелищное и патетическое: уверенность в его безвозвратной потере и смутное сожаление об этом образе «stare» («бытия»). Странная ностальгия по тому, что не довелось и не доведется пережить.
– Основа перфекта, действие имело место в прошлом, но результат его сохраняется в настоящем. И тут начинается беда, поскольку говорящий задает слишком много вопросов. Перфект путает все карты: настоящее — так как результат относится к моменту речи — и прошедшее — так как действие предшествует моменту речи.
В переводе: перфект — не что иное, как основа следствия, хорошего или плохого («приносим извинения за доставленные неудобства», как говорится, когда что-то пошло не так, а что именно — не уточняется). Вот почему его перевод отходит, порой довольно далеко, от соответствующей основы настоящего, и в итальянском обращение к настоящему времени (а не к скучно-школярскому ближайшему прошедшему) как нельзя лучше передает идею, состоящую в том, что конец есть результат начала.
Привожу примеры, только чтобы дать волю своим причудам (и поразвлечься): ῥιγόω, «мне холодно» / ἐρρίγωκα, «я замерз»; πέρθω, «я разрушаю» / πέπορθα, «я сровнял с землей»; ταράσσω, «я беспокою» / τέτρηχα, «я учинил большую беду»; μαίνομαι, «я прихожу в бешенство» / μέμηνα, «я в ярости»; κτάομαι, «я обзавожусь» / κέκτημαι, «я имею». Можно продолжать до бесконечности.
Перфекта лишены все глаголы, что выражают действия, не имеющие последствий: прежде всех ἐλπίζω, «я надеюсь» (кто знает, куда это приведет). А также: γελάω, «смеюсь», или ἀρκέω, «этого довольно / баста, с меня хватит», ὕω, «моросит, льет как из ведра» (в качестве подлежащего подразумевается или прямо указан Зевс, так как именно Зевс посылает на землю дождь), πτάρνυμαι, «чихаю».
Почти у всех музыкальных глаголов также нет перфекта, ибо музыка звучит лишь в неповторимом настоящем: от σαλπίζω, «играю на трубе»{1}, и до ἀλαλάζω, «запеваю песнь войны».
Что может быть хуже действия, случившегося в прошлом и протянувшего свой результат в настоящее? Ясное дело, плюсквамперфект, в котором действие, случившееся в прошедшем, проецирует в другое прошедшее свои последствия, еще не угасшие в настоящем. Плюсквамперфект есть не что иное, как отягощенная версия перфекта, от основы которого он образуется. Употребляется плюсквамперфект весьма редко, поскольку греки жили легко и говорили искренно, так что не стоит заморачиваться (как обычно: если он вам и попадется, то разве что на выпускном экзамене).
Еще более редко, крайне редко используется перфектное будущее (если оно попалось вам на выпускном экзамене, значит, с вашей кармой что-то не в порядке). Проецировать в будущее последствия настоящего греки не любили, им и простое будущее казалось хлопотным.
Далее рассмотрим будущее в греческом.
– Основа будущего, коего не существует, и всё тут.
Будущее образуется от основы настоящего, и ничего с этим не поделаешь. Да, будущее в древнегреческом не имеет видов и, более того, издревле сохраняет желательный оттенок, хорошо узнаваемый в новогреческом. Оно фактически происходило от конъюнктива, выражавшего мечту, стремление или пожелание, как например, «пускай я буду счастлив», «хотел бы я стать счастливым». Данная форма затем была приспособлена для выражения ожидания того, что еще должно
