Гениальный язык. Девять причин полюбить греческий - Андреа Марколонго
* Истина в вине (древнегреч., лат.).
Разумеется, в итальянском языке мы прибегаем к различным перифразам, чтобы указать, одномоментное ли описываемое действие или оно происходит в определенное время, причем поступаем мы так почти всегда неосознанно. Однако значение греческого вида нам непонятно, поскольку уже несколько тысячелетий наше языковое чувство, то есть наш способ восприятия мира и выражения его словами, лишен данного качества. Хуже того — он выброшен, выпал из дырявого кармана.
Возможно, постичь его сумел бы житель Гавайских островов, где говорят на одном из немногих мировых языков, в которых видовое значение уцелело (с некоторой натяжкой можно опознать его среди длиннющих слов, изобилующих буквой «у»). А мы — нет. Лишенные индоевропейского наследия люди могут лишь попытаться понять видовое значение, включив воображение.
Позволю себе краткое резюме, чтобы уж совсем не усложнять.
– видовое значение настоящего: действие длительное, развивающееся. Графически его можно представить в виде прямой линии, оканчивающейся точками, которые устремлены в бесконечность.
Пример: καλέω, «я зову тебя». С языка у меня срываются буквы, складывающиеся в твое имя, скажем, Ло-ли-та, если обращаться к Набокову.
– видовое значение аориста: однократное действие, воспринимаемое, как есть. Графически его можно представить в виде крупной точки.
Пример: ἐκάλεσα, то есть я выражаю идею призыва тебя, неважно когда, как, зачем.
Только в изъявительном наклонении этому может соответствовать наше прошедшее законченное время. Во всех остальных случаях, пожалуй, обобщенное «позову тебя» без прочих пространственно-временных уточнений способно передать смысл в общих чертах, как «позвоню тебе» после некоторых свиданий.
– видовое значение перфекта: действие безапелляционно свершилось; остаются лишь его последствия. Графически его можно представить в виде эллипса.
Пример: κέκληκα, «я тебя позвал» и теперь ломаю голову, почему ты не откликнулась; боюсь, наше свидание потерпело фиаско.
Видовое значение действия было столь существенно для говорящего по-гречески, что со скандальной легкостью преобладало над его временны́м значением. А последнее ограничивалось лишь изъявительным наклонением и выражалось такими аксессуарами, как приращения и окончания, тогда как для всех остальных форм (сослагательного, желательного, повелительного наклонений, для инфинитивов и причастий) различия определял вид. Опять-таки не «когда?», а «как?».
И никогда — «когда?».
Настало время разглядеть и представить вблизи данный способ изъяснения, а для этого необходимо рассмотреть основы, о которых шла речь вначале, погрузиться в столь же славное, сколь и растраченное индоевропейское наследие; здесь кроется глубинный смысл заучивания парадигм наизусть лицеистами. Вот уж действительно глубинный.
Основа есть часть, остающаяся неизменной при спряжении глагола; это встречается и в итальянском языке, например, «colp-» в глаголе «colpire» («ударять»).
Темные века
Осветить темные века — титанический труд, за который брались очень многие, но никому это не удалось, всех поглотил мрак. Героическим усилием обобщаю: греческий, как почти все европейские языки, есть язык индоевропейский. Вот и всё.
Естественно, нет никаких письменных свидетельств и воспоминаний о людях, которые говорили на нем: когда народ обретает письменность, он уже не сознает, что пользуется всё тем же языком. Словом, греки, персы, хетты, индийцы и прочие выходцы из индоевропейской кодлы перестали понимать друг друга, хотя сроду знали один язык, то есть являлись лингвистическими братьями.
Естественно, мы не представляем ни где, ни когда жила эта индоевропейская нация, но ее язык распространялся на огромные территории, так как был языком культурной гегемонии. Касаемо «когда» — можно прикинуть, что во II тысячелетии до н. э. (предположение весьма приблизительное, признаю). Касаемо «где» — где-то меж Европой и Азией (еще более приблизительно).
Естественно, переход от индоевропейского к протогреческому, или доисторическому греческому (предку всех греческих диалектов) окутан тайной. Однако же как индоевропейский, так и протогреческий предполагали наличие сплоченного эллинского народа, обладавшего единым языком. Народа воинственного, богатого и развитого.
В силу исторической случайности, как с невероятным изяществом выражаются ученые, начиная с темных веков, свидетельства о языке почти мгновенно перепрыгивают от индоевропейского к различным греческим диалектам. Что происходило в промежутке, можно обобщить так: завоевания, изменения в обществе, борьба за власть, нашествия, смена главенствующих в интеллектуальном плане классов.
Вы ведь не подумали о землетрясениях, Атлантиде или стихийных бедствиях, правда?
Из темных веков древнегреческий вынес как сувенир три разных основы для каждого глагола: три основы, связанные с видовым значением — настоящего времени, аориста, перфекта — с добавлением будущего (речь о нем пойдет далее) и пассивного аориста (он представляет собой лишь немногим более чем подчиненный вариант активного аориста).
Всё помножить на пять — и тот, кто еще хранит какую-то память о классическом лицее, поймет, почему декламировал наизусть эти парадигмы, словно «Отче наш» (мне так и говорили: «Ты должна их знать, как „Отче наш“»). Он учил все пять основ одного и того же глагола. Иными словами, лицейские методы преподавания подтверждали, что мы данный язык не понимаем и вынуждены зазубривать наизусть. Насилие над памятью — лучший способ что-либо забыть.
А древние греки эти основы понимали с первого взгляда, вплоть до лингвистического осознания разных сущностей одного и того же глагола, хотя, возможно, и подозревая о том, что они связаны между собой.
Эллины рассуждали совершенно иначе, чем мы: в итальянском и других романских языках люди общаются друг с другом, спрягая глагол в том или ином времени, и даже ребенок трех лет поймет, что «mangio», «mangerò», «mangiai» и «ho mangiato» — не более чем временны́е формы одного и того же глагола, то есть «mangiare» («есть, принимать пищу»). Конечно, на первый взгляд они очень похожи. Но в случае с древнегреческим стоит посмотреть внимательнее. Ключ к пониманию данного языка, как я уже писала ранее, скрыт в умении оценивать слова, в желании присмотреться к ним, чтобы понять.
Греки не задумывались над тем, что основы λειπ-, λιπ- и λοιπ- — варианты одного и того же глагола λείπω — «оставлять». Все эти основы заключали в себе настолько различные видовые значения, что были практически независимы друг от друга. Действительно — визуально они мало напоминали друг друга. Точно так же в итальянском языке мало (и не только визуально) похожи момент, в который «ti sto lasciando» — «я оставляю тебя» (однако же пока живу, надеюсь), и момент, когда «ti ho lasciato» — «я тебя оставила» (перестань надеяться, ты одинок как перст).
Быть может, некоторые говорящие по-гречески подозревали, а самые внимательные и подмечали в глаголах один и тот же корень, но не потому, что обладали лингвистическим сознанием, даже если оно у них и было.
К примеру, Гомер пользуется глаголами именно так — выбирая основу и применяя ее, чтобы изобразить, как происходит действие, о котором он желает поведать, — точнее, о котором ему поведала муза. На равных с хозяином из нашего примера, Гомер, слепец с острова Хиос, — либо с одного из семи других островов, оспаривающих место его рождения, если он вообще существовал, — оценивает, например, отношение Елены к своему похищению Парисом и войне, которая развязалась по этой причине и растянулась на десять лет (а именно — негодует сверх меры).
Мало того, Гомер, похоже, был столь свободен в выборе
