Александр Гвоздев - От первых слов до первого класса
(В связи с этим он, видимо, вспоминает другую кошку).
Мама, что это Люсина кошечка никогда не выходит? Какая она красивая!". Снова возвращается к игре, а кота кладет на кровать. Показывает на Мишку: "Это у паровика будет, а я у вагона. Как машинист будет спать. Прям головой туда, в нефту" (в нефть).
Отходит от "поезда". "Мама, я еще... ящик вагон будет. Большой поезд!" Ищет: "Мама, где ящичек? Где мой ящичек, на котором ты печку топишь, чтоб мыться?" Вера: "Ты сам отнес его в кухню". Он бежит туда и приносит гвоздь, которым стучит о ведро. Берет коляску и приставляет ее: "Коляска будет вагон, все будет вагон". Снова бежит в кухню и приносит ящик: "Вот вагонов много. И перетаскивать!" Переставляет все вещи на другое место в прежнем порядке. "Нет, Мишка не будет там сидеть, в вагоне эдаком". Вынимает его из ведра. Бежит и приносит гладильную доску, приставляет ее к коляске. "Поездище очень большой, да, мама? Мама, вот видишь, сколище вагонов стоит". Лезет в ящик. "Я запрыгну в этот вагон и стучу в нефтный вагон. Стучу я" ("нефтный" - нефтяной).
Стучит гвоздем в ведро. Очевидно, изображает остановку ("Пш...").
и выпрыгивает из ящика: "Я раньше всех спрыгнул". Ходит около поезда, двигает руками, как они всегда изображают паровоз, и пыхтит: "ф...ф...". Садится сначала в коляску, потом в ящик; вылазит и осматривает автомобиль: "фуф...". Берет деревянного кота: "Прощается она". Сажает его на автомобиль: "Она будет машинистка. Села. Опять там же стала". Кого-то изображает, может быть, ту же кошку. "Я там живу". Кладет лестницу на ведро: "Убрали лестницу, а паровик все идет да идет". Кладет на лестницу кота: "Мама, знаешь, как она киска у меня кверх ногами валяется. Папа, смотри!" Я мельком гляжу. Он: "Долго! - Потом я ее сниму". Снимает: "Приехали!" Возвратившись с прогулки, говорит: "Мама, отстроили другую дверь у кооператива и по-другому стало. Там такая толпища". Переделанную дверь он увидел впервые. "Мама, зеленый цветок бывает?" - "Не видела" - "Он бывает в горах и под горой. Они в земле бывают".
(4, 4, 20).
Говорил *узило'м* (узлом); *припу'тал* (привязал); *отпутал* (распутал).
Ложась спать, спрашивает: "Откуда водятся звезды на небе?" - "Они всегда там" Он (недовольно): "Нет, откуда они берутся?". Моим повторением прежнего ответа он опять остался недоволен.
(4, 4, 21).
Играл со своим деревянным человечком и вдруг кладет его на дощечку и говорит: "Помер он. Я его закрою доской". Закрывает дощечкой и гнусаво тянет: "Господи помилуй". Когда он это подметил, сказать трудно. Похороны он мог мельком видеть только на улице.
(4, 4, 22).
Нарисовав одного "человечка", говорит: "Вот какой людь". Потом: "Вот как я людей-то науродовал".
(4, 4, 23).
Недоволен, что Вера сварила ему кисель в маленькой кастрюльке. Я, утешая, говорю, что потом она сварит в большой. Он: "Она уж как-то привыкла варить в маленькой. Я не люблю в маленькой, я хочу, чтоб в большой она сварила". Спрашивает меня, сколько часов, и я отвечаю: "Восемь". Он: "Спать ще хочу, а уш с этой поры вставай. Я не люблю так рано вставать. Я люблю в семь часов вставать". На самом деле сегодня он, наоборот, проспал дольше обыкновенного, почти до восьми часов, а обычно просыпается в шесть. Смотрит в "Крестьянской газете" оскалившего зубы черта и спрашивает: - Бес больно кусается? - Больно. - Больней волка? (И сам делает вид, что кусает руку).
Спрашиваю (из букваря "Русская грамота"): Что толще 1).
Бревно или палка? - Бревно. 2).
Сучок или дерево? - Дерево. 3).
Веревка или нитка? - Нитка тоньше. Затем спрашиваю, что тоньше: 4).
Картон или бумага? - Бумага. 5).
Тетрадь или книга? - Тетрадь.
(4, 4, 24).
Он карабкается на сундук, сорвался и упал, зацепив подбородком за сундук. Быстро вскочил и еще с испуганным видом подбежал ко мне и торопливо говорил, как бы оправдываясь и боясь, что его заподозрят в трусости: "Только подбородок да коленки ушиб. Больше ничего. Не очень больно". Неожиданно говорит: "Если бы я головой ходил, ногами ба брал тогда (*тада'*).
тыкву".
(4, 4, 25).
Болтал Сергею Григорьевичу о летних поездках и вслед за упоминанием Туапсе стал говорить о "дальневосточной". Конечно, это название не употреблялось в разговорах с ним, а могло быть подслушано только при чтении газеты, хотя даже и здесь оно могло встретиться лишь единично. Между прочим, говорил: - *Дальневосточная еще дальше (т.е. по сравнению с Туапсе).
За теплых странами, с четыря'ми пересадками. Там шишки, на которых орехи. Восемнадцать пересадок. В дальневосточной так горячо, что боишься кирпич трогать. Как самовар. Как пожар. В дальневосточной так плохо, что и в башмаках нельзя ходить. Там в коже ходят, в толстой коже ходят*. Он и еще говорил о жаре в "дальневосточной" и о дальности расстояния туда; так, упоминал, что "дальневосточная" "дальше Сивини, дальше Москвы"; также, что туда "шесть, восемь восемнадцать пересадок" (он твердо знает, что по дороге в Туапсе было три пересадки).
По-видимому, все эти разговоры представляют реконструкцию, вызванную словом "дальний". Спрашивает: "У свиней потроха бывают?" - "Бывают. И у тебя есть ротроха" - "Рази у людей бывают? Съешь да выкакаешь". По-видимому, ему кажется, что потроха могут в нем оказаться только в результате их "съедания". Спрашивает: "Мама, от дождя растут" - "Нет" - "Это не еда?" - "Да" - "А воду пьют?". Он давно знает, что растения растут от дождя. Тоненькой веревочкой сшибает с кадушки, изображающей паровоз, чурбачок - "трубу" и говорит: "Какая веревочка тоненькая, а может снять". Идя по улице и упомянув о "сдохшей" кошке, спрашивает: "Сдохла и околела - это одно?"
(4, 4, 27).
Называет себя, играя, *ёжичек*, меня *ёжик*, а Веру *ёжица*; себя - *утёнок*, меня- *гусь*, Веру - *гуси'ца*; потом поправляется: *утка*, а меня по-прежнему - *гусь*.
(4, 4, 29).
Я передал ему присланные Марией Николаевной финики. Он спросил, как они называются, и отнесся к ним с большим сомнением: нюхал, осматривал и откусил самый незначительный кусочек. Но скоро вошел во вкус и стал есть с удовольствием. Потом он узнал от меня, что растут они в теплых странах и что зерна их нельзя грызть из-за крепости. Вскоре он уже сам рассказывал о них, без фантазий. Так, о зернах говорил: - Когда уедем в теплые страны, тогда буду сажать, а здесь не вырастет ничего. - Такие крепкие зерна, их не расколешь. В Туапсе еще не растут, еще дальше Туапсе теплые страны, там растут.
(О теплых странах дальше Туапсе он слышал в ответ на вопросы, где живут кенгуру, крокодилы и т.д.).
Обращается к Татьяне Северьяновне: - Вкусные. Старым-то вредно есть старушкам. Спрашивает меня: - Из фиников делают варенье? - Нет. - А что же из них делают? - Их так едят. - Их не моют? - Да. - Они если и упадут, на них нет грязи? Они на каких деревьях растут? - На пальмах. - Поедем в теплые страны, там я посмотрю, какие пальмы. Я там буду сажать финики. А то здесь не растут. Прохидит из кухни Вера, и он кричит: - Мама, финики-то какие вкусные. Они на пальмах растут. Но она уходит. Скоро возвращается вновь. - Мама, знаешь, на чем финики растут. На пальмах. Я уж их съел. Они внутри-то белые, это они такие бывают поспелые". Я рассказываю Вере, что я видел во сне, будто летал на аэроплане, что летел он очень низко над железнодорожным полотном, и из окна мне все представлялось, как из вагона. Не успел я договорить, как Женя с радостным оживлением сказал: - Я тоже летал на аэроплане. И дальше рассказывает о всех подробностях, о которых я только что упоминал. Но потом он уже от себя присочиняет, что летел он в Сивинь, пересаживался у Сазоновки, встретил дедушку, который шел ловить рыбу; передал разговор об улове и т.д. Это случалось и раньше: достаточно кому-нибудь рассказать сон, как и он принимался рассказывать о подобном же сне. Может быть, это проявление более широкой тенденции. Были, например, случаи, когда Женя уверял, что и у него есть те вещи, о наличии которых у себя говорил кто-нибудь из детей. Неожиданно говорит: - Вот когда поедем в Сивинь, когда меня не было, мама меня и тащит в животике. Я там косточки перекладываю. Папа, как я из мамы вылез? - Я говорил тебе. - Мотался руками? Я был маленький, знал и финики. Был у мамы в животике, тоже знал, какие из себя.
(4, 5).
Играет в торговлю лекарствами, у него есть разные порошки: "от головы, от спины, от живота", и для них заведены разные книги: головна'я, животна'я, спинна'я.
(4, 5, 1).
Вера надела на него пальто и наказывает: "Пальто не драть!" Он: *А ни'щии диру'т пальты' сваи'?* Ест куриную голову и говорит: - У курицы сердце в животе. Спрашиваю: - А у тебя где? - У людей сердца нет. Сегодня выпало много снего. Когда на гулянье мы подошли к Преображенскому сходу, откуда открылся широкий вид, он говорил: "Смотри, везде снег. И в Сивини снег. А в Туапсе уж растаял снег.
(Подумав): Там не было снега: там тепло". С грустью рассуждая о том, что не идет Лена, говорит: "Совсем вруно'вка стала. Скажет - приду, а сама не придет. Она ведь вруновка, совсем вруновка стала".
