Майя Тугушева - Под знаком четырёх
Но позвольте, скажет дотошный читатель, что же Дюпен сочувствовал министру, похитителю «пропавшего» письма, или Холмс — бесчестному аристократу полковнику Валентайну, укравшему чертежи Брюса-Партингтона?
Нет, в этом Мегрэ (и Сименон) не оригинальны. Есть, однако, отличие: Мегрэ не любит сильных мира сего как представитель низов. Сименон будет подчеркивать исключительный демократизм Мегрэ, подчеркивать настойчиво, даже — назойливо, может быть, не замечая, что уже делает акцент и на его консерватизме, говоря о старомодных привычках: Мегрэ спит, например, в ночной рубашке в наш век пижам; как нечто должное принимает почти рабскую услужливость мадам Мегрэ. Он — патриарх; когда он не в духе, жена говорит ему «вы» и называет «господин Мегрэ». Мегрэ не любит перемен, он за устойчивость в нравах, быту, привычках. В нем есть некая, статичность, неподатливость влияниям окружающего мира, так точно запечатленная на экране и Габеном, и Тениным. Неподвижность лица Мегрэ, подобно Пуаро, — олицетворение стабильности и порядка, но, в отличие от последнего, он разделяет предрассудки масс, не очень доверяет, например, эмигрантам — полякам, итальянцам, а также холостякам, и, возможно, именно поэтому так велика его литературная и экранная популярность во Франции. В Мегрэ живет инерция масс. В быстро меняющемся, текучем мире он — твердыня, скала, гавань, надежное прибежище. Но если, например, полицейские у Чандлера весьма низкого мнения о современной цивилизации, если они уже и не способны замечать и ценить человеческое в человеке, то Мегрэ, знакомый, как шериф Пэттон («Женщина в озере»), с изнанкой жизни, сохраняет все-таки сочувствие ближнему. Для Пэттона и его помощников понятие «цивилизация» было бессмысленно, потому что они воспринимали ее только как «падение, грязь, разврат, беспорядок и все, что внушает отвращение». По контрасту частный сыщик Филип Марло способен видеть другую сторону цивилизации, то, что и называется цивилизованностью человека, — порядочность, честность, умение противостоять низменным побуждениям, недаром тот же Пэттон печально говорит Марло: «Сынок, я не вижу того, что видишь ты». А инспектор Уэббер уже и декларирует как бы от лица Чандлера: «Полицейское дело… очень напоминает политику. Необходимо, чтобы им занимались только лучшие из людей, но как раз лучших-то оно ничем привлечь не может».
Успех Сименона зависел еще и от того, что он сумел приобщить к полицейскому делу одного из лучших — гуманного, умеющего «видеть» комиссара Мегрэ.
В роли Мегрэ — вверху: слева направо — Чарльз Лафтон, Борис Тенин, внизу: слева направо — Жан Ришар, Мишель Симон
Но при этом мы не можем не заметить, что зло и несправедливость Мегрэ воспринимает с некоей стоической невозмутимостью. Еще и поэтому он не любит судить людей. Он стремится их понять, — «я их чувствую», — говорит он, но эго сочувствие тоже на свой лад, особое.
В прошлом веке Жорж Санд, восхищаясь «Хижиной дяди Тома», писала об авторе: «Она ниспровергает то странное прочтение Евангелия, при котором несправедливость угнетателя терпят по той причине, что она якобы дает возможность угнетенным проявить свою добродетель». Через сто лет Сименон отмечает, что по-прежнему очень немало таких, кто возводит приниженность и покорность неимущих в добродетель. И вот как на это отвечает Мегрэ: «Когда кто-нибудь умилялся смирением, с которым бедняки, калеки и тысячи других обездоленных безропотно влачат свое беспросветное существование в тисках большого города, Мегрэ пожимал плечами… человеческое существо может приспособиться к любой дыре».
Нет, это — не странное прочтение Евангелия, но от такой стоической приспособленности к существующему положению вещей иногда веет холодностью и даже казенностью взгляда, присущими чиновному положению Мегрэ. Но ведь Мегрэ и есть официальный защитник государства, несимпатичных ему политиков, продажных журналистов и бесчестных подрядчиков. Он колесико в механизме, хотя и довольно важное колесико, в чем-то уникальное. Он даже пытается культивировать в себе особость и сознание уникальности. И автор всячески ему в этом помогает.
Итак, мы видим, что Сименон во многом использует в серии романов о Мегрэ старую испытанную формулу По и при этом делает поистине гениальный ход, позволивший ему утвердить Мегрэ в сознании миллионов почти наравне с Шерлоком Холмсом. Во-первых, в Мегрэ он как бы внешне перевоплотил Холмса в Уотсона, оставив ему почти холмсовский ум и проницательность. Он понял также, как это понимали Кристи, Сейерс и Эллингэм, что Мегрэ должен чем-то контрастно отличаться от любимых всеми героев детектива, чтобы привлечь к себе внимание. Если Дюпен и Холмс люди не обыкновенные, то Мегрэ мог войти в сердца миллионов именно своей обыкновенностью, как ближний, ничем не отличающийся от них в привычках и житейском обиходе. Он не должен был казаться экстравагантным, потому что экстравагантность и чудачество в массовом сознании могут вызвать и часто вызывают настороженность и даже неприязнь. Сила личности Мегрэ замаскирована внешней обыкновенностью. И автор должен постоянно соблюдать равновесие между обыкновенностью и незаурядностью в характере героя.
Наградив Мегрэ любящей, заботливой женой, отличной кулинаркой и усердной рукодельницей и в этом отступив от заведенного правила, — Дюпен, Холмс и Пуаро холостяки, — автор не подарил ему детей (была дочь, но умерла во младенчестве); очевидно, и жена, и дети, — это уже слишком как у всех, а, кроме того, человек, имеющий детей, более незащищен и уязвим эмоционально (а иногда и морально). Сименон также понял: чтобы Мегрэ для читателя стал своим, комиссар полиции должен обладать слабостями и кое-какими комическими, но обязательно умилительными черточками. При этом Мегрэ должен быть все же чуть-чуть над всеми, всегда спокоен и рассудителен. Конечно, нет правила без исключений, и каждый это знает, — вот и Мегрэ может потерять самообладание и дать преступнику пощечину, а допрашивая негодяя адвоката, убившего и ограбившего своего клиента, Мегрэ может совсем выйти из себя: «Мегрэ так стукнул кулаком по столу, что там все подпрыгнуло. «Замолчите», — завопил он». А бывает и того хуже, — когда Мегрэ ошибается или колеблется и тогда погибают невинные: не выслушал он вовремя назойливую посетительницу в нелепой зеленой шляпке, уже надоевшую ему смешными подозрениями, а ее убили, и вот теперь Мегрэ мучится запоздалыми угрызениями совести («Смерть Сесили»). Не удалось ему доказать невиновность и Адриена Жоссе: его казнили за убийство жены, а потом оказалось, что ее убил любовник («Признания Мегрэ»). Но раз он сам может ошибаться, то как истинно порядочный человек он терпим к человеческим ошибкам и слабостям, хотя некоторые люди внушают ему непреодолимое отвращение.
Мегрэ не любит фамильярности. Он целомудрен. И когда один из сотрудников по департаменту вздумал пошутить, заметив, сколь много соблазнов и возможностей предоставляет Мегрэ его работа, ведь он знает всех обитательниц злачных мест, Мегрэ метнул на шутника холодный и тяжелый взгляд, и тот уже впредь не шутил. Мегрэ ничего не читает, кроме «Графа Монте-Кристо», — и то когда болен. Мегрэ любит сам покупать утреннюю газету, на работу ходит пешком или ездит на автобусе. Он не любит детективных фильмов. Привязан к своим ближайшим помощникам, полицейским инспекторам и прежде всего ценит в них исполнительность и добросовестность. Толстый Торранс внешне похож на Мегрэ. В одной из перестрелок он получил смертельную рану, однако Сименону стало жалко его, и Торранс чудесным образом оказался жив. Очень ценит Мегрэ храброго Жанвье; Лапуэнт — самый молодой (Мегрэ зовет его «малыш»), он любит экстравагантные клетчатые пиджаки, но точен и умеет предугадывать намерения Мегрэ. Люка — ближе всех, он — «сынок», он — будущий преемник Мегрэ в должности комиссара полиции. Между Мегрэ, Люка и Жанвье — особое понимание, с полуслова. А когда Мегрэ уходит в отставку, то Люка со слезами на глазах просит у него на память одну из его трубок.
Между романами «Питер Латыш» и последним из серии «Мегрэ и господин Шарль» (1972) прошло сорок три года, за которые было написано восемьдесят четыре «мегрэ» — так Сименон называет свои романы о комиссаре полиции — и восемнадцать рассказов о нем же. За эти почти полвека и персонаж менялся вместе со своим создателем. Процесс творчества, по словам Сименона, требует полной отстраненности от себя, чтобы «внутри» создалась пустота, которая будет всецело заполнена героем. Но тогда, значит, по примеру Флобера, отождествившего себя с Эммой Бовари, он может повторить: «Мегрэ это я»? Его сын Джон Сименон не сомневался: «Конечно, в Мегрэ ужасно много от моего отца… однако в нем, очевидно, много таких черт, какими отец хотел бы обладать. Мегрэ у него человек очень спокойный, но об отце этого ни за что не скажешь. Я думаю, Мегрэ — это он какой есть, каким он хотел бы быть и каким был его отец».
