Проблема классификации языков в свете нового учения о языке - Иван Иванович Мещанинов
Пережиточно сохраняющиеся нормы предшествующей стадии, выраженной в языках яфетических систем, должны прослеживаться и в следующем их уже «индо-европейском» оформлении. Если мы с этой стороны подойдем к «индо-европейским» языкам, то увидим, что сложных задне-язычных звуков в языках «индо-европейской» системы не сохранилось; правда, сложные звуки передне-язычного ряда имеются налицо, но все же в значительно меньшем количестве, чем в яфетических, например, русские «ц» и «ч»; от трех степеней звонкости губных, зубных и задне-язычных в русском языке сохранились только две, глухая и звонкая, как то «п, б», «т, д», «к, г», но в латинском имеются все три степени звонкости задне-язычных «k, g, q», а в греческом в зубных «τ, δ, θ», в остальных рядах и эти языки уже утратили трехстепенность озвончения. Следовательно, можно поставить вопрос, не находим ли мы в указанных древне-письменных языках еще яфетический пережиток, выявившийся в сохранении трехстепенности латинских задне-язычных и греческих зубных. Пассивная конструкция переходных глаголов «индоевропейской» речи утратилась, замененная активным строем, но в отдельных случаях пассивная конструкция еще чувствуется, хотя бы в глаголах чувственного восприятия, как то в русском «мне холодно» и т.д. Кроме того, обусловливающее пассивный строй речи магическое мировосприятие ясно выступает в таких построениях, как французское «il fait froid» – «холодно», буквально «он делает холод», или русские «смерть пришла», «чорт побери» и т.д. во многих примерах, где действующим лицом оказывается не человек, а какая-то сила или движущееся по подобию человека явление природы, выступающее в обстановке, не отвечающей требованиям миропонимания произносящего эти фразы. Засим, при активном строе переходных глаголов «индо-европейских» языков, в них прямой объект оформляется как самостоятельный винительный падеж, но, в то же время, в ряде имен существительных винительный падеж совпадает с именительным, т.е. логический объект тождествен грамматическому субъекту, что представляется характерным для пассивной конструкции, например, такие слова, как русские «дом», «стул» и др., не имеют особого окончания для винительного падежа. Кроме того, в «индо-европейских» языках улавливается даже пережиток синтетического строя, проявляющийся в том, что в русском языке прилагательное имеет стремление стоять на первом месте («хороший человек» и т.д.), в немецком глаголе обычно ставится в конце фразы и пр. «Индо-европейские» языки не имеют деления на классы имен существительных, но зато существует особый средний род, не ясный по своему происхождению и содержанию как позднейшее оформление предшествующей стадиальной нормы. Полисемантизм (многозначимость) хотя и наличен, но в значительно меньшей степени, чем в яфетических, например, русские «коса», «ключ» и т.д. в их различных значениях. Так называемые семантические пучки, ясно выступающие в языках яфетической стадии, не улавливаются в языках «индо-европейских», например, в русском «вода – женщина – дерево – рука» оказываются все четыре от различных основ. Наконец, в «индо-европейских» языках крайне редки двусогласные основы типа чистых яфетических элементов, и, как общее правило, не наблюдается присоединение к глаголу местоименных частиц, т.е. нет таких построений, как, например, в абхазском «отец сын его – он – любит», по-русски просто: «отец любит сына» и т.д.
Таким образом, и в «индо-европейских» языках мы находим целый ряд отголосков предшествующего стадиального их состояния, остающихся совершенно для нас непонятными без учета этого предыдущего состояния. В то же время именно отмеченные пережитки, прослеживаемые к тому же не в одном только словарном запасе, но и в самой структуре речи, являются наиболее убедительным доказательством построяемой Н.Я. Марром схемы стадиальных переходов. Кроме того, раскрываемая ныне картина единого процесса развития человеческой речи до крайности наглядно указывает на необходимость полного отказа от изолированного изучения так называемых языковых семей и тем более от изолированного изучения отдельно взятого языка.
Из всего сказанного явствует, что проблема формы вовсе не утрачивает значения и при распределении языков по стадиям, хотя бы в них наиболее ярко выступала идеологическая сторона. Последняя, равным образом, не улавливается без учета формы и несомненно воздействует на нее. В частности, грамматическое оформление идеологических категорий, конечно, не изначально. Отсюда можно заключить, что появление в языке грамматических категорий свидетельствует о накоплении идеологических, взорвавших аморфность языка. Отсюда же вывод – формальные признаки грамматического строя могут свидетельствовать значительное продвижение речи по ступеням исторического хода ее развития. Но, с другой стороны, слабое развитие морфологии в китайском языке еще вовсе не указывает на неразвитость идеологической стороны дальневосточной речи. В китайском языке, как уже указывалось выше, идеологические категории значительно развиты, хотя и выявлены в ином внешнем оформлении. Только с этой стороны я и высказывался за то, что формальные признаки приобретают бóльшее значение при распределении языков по системам, а не по стадиям.
Подходя с этой точки зрения к ныне действующей классификации наличных представителей речи, придется признать ее невыдержанность, заключающуюся прежде всего в отказе от постановки проблемы стадиальности, т.е. в отказе от учета единого процесса развития речи, следовательно в отказе от историзма. Затем существующая классификация берет в основу только формальный признак, причем утрирует его до степени неучета самого этого признака, в результате чего в одну группу вошли все «индо-европейские» языки, признаваемые самими же представителями старого учения несходными даже типологически, т.е. не сходными и по формальному признаку. Отсюда ясно, что объединение всех этих разнотипных языков в одну группу проведено искусственно.
Старое учение, как мы видели, спасает положение, выискивая все же формальное тождество, им же самим и отрицаемое. Так, утверждается, что типологическое неравенство есть явление позднейшего порядка и обусловлено эволюционированием языковых признаков, вышедших из цельности первичного «индо-европейского» характера. Но именно эта цельность вовсе и не прослеживается ни в живой речи, ни в досягаемых письменных источниках. Она будто бы должна была иметься в исчезнувшем, следовательно в реально недосягаемом и лишь теоретически построяемом пра-языке.
Оказывается, таким образом, что тот самый пра-язык, на котором пришлось останавливаться в начале доклада, возник в поисках формальной типологии, не прослеживаемой в насильственно созданной группировке, и тем самым опрокинул ныне существующую классификационную схему.
Содержание формы оказалось не в достаточной степени уточненным, сама же формальная сторона не спасла дела, так как без учета историзма, или вернее сказать с неправильною постановкою исторической проблематики, анализ формы в ее движении не удался. Это и будет тот тупик, каковой отмечается акад. Марром. Но из неправильного применения формального признака вовсе не следует полный от него отказ. Наоборот, изменчивость признака указывает только на возможность исторических перегруппировок, сохраняя все же формальный показатель в полной силе при условии правильного его применения в им
