Гениальный язык. Девять причин полюбить греческий - Андреа Марколонго
К сожалению, рука об руку с нашей бесконечной благодарностью идет столь же бесконечная тупость: дабы воспользоваться помощью диакритических знаков, нам прежде нужно их понять. Но часто, почти всегда, мы их вовсе не понимаем. Так что, вместо того чтобы облегчать нам восприятие текста, данные знаки превращаются в новое препятствие, в изначальное затруднение, в основу непонимания, то есть в явную проблему. Положим, мы не настолько безмозглы, чтобы запутаться в запятых, пробелах и апострофах, — до них мы все-таки добираемся. Иное дело — сущий кошмар для тех, кто знает, о чем я толкую, равно как и для тех, кто не знает, — придыхания и ударения. В лицее за неделю-другую мы первым делом заучиваем греческий алфавит. Представьте себе гордость и счастье тех, кто вторично учится читать и писать! Сколь волнующе накарябать как курица лапой первые робкие прописные и строчные греческие буквы! Сколь приятно составить первые неуклюжие слоги или транслитерировать свое имя на чужом языке и потом с неслыханным самодовольством показать его друзьям и родным! С каким умилением произносим мы вслух дрожащим голосом первое иностранное слово! Кто бы знал, почему мы не можем потом вспомнить это первое слово, выговоренное на чужом языке!
Гордость, волнение, удовлетворение, наслаждение и самодовольство длятся до тех пор, пока мы не переворачиваем страницу учебника и начинаем читать главу, открывающую всякую классическую греческую грамматику — «Фонетику». Именно здесь мы делаем болезненное открытие, которое кладет конец нашей детской радости. Чтобы писать и читать по-гречески, недостаточно выучить алфавит. Надо изучать и знать законы, управляющие ударениями и придыханиями.
Именно так они и называются — законы, — и потому налагают обязанности, взамен которых мы получаем права; разве что они, эти права, то есть подспорье в понимании, почти всегда оказываются бесполезны, ибо современные люди их уже не понимают.
Я не видела ни одного ученика классического лицея, которого не смущали, путали, ошарашивали и оболванивали законы ударения. Те самые, что, по идее, должны нам помогать, если верить александрийцам, понимать текст. Я, во всяком случае, была оболванена. И таковой остаюсь.
Помню свою первую контрольную, написанную в первый лицейский год. Помню, как безупречно переписала, проспрягала и просклоняла на чистом листе бумаги глаголы и существительные, заданные преподавательницей (помню даже, какие именно, никогда их не забуду: глагол γράφω — «писать» и существительное ἡ οἰκία — «дом»). И прежде всего помню слепое, безумное, неумолимое отчаяние, охватившее меня, когда я вспомнила о том, что их нужно «ударить» и «придыхнуть» (что за дурацкое слово — «придыхнуть»!). Это был сущий кошмар. Вот-вот прозвенит звонок, контрольная великолепна, безукоризненна, всё написано даже лучше, чем в учебнике. Но… нет ни ударений, ни придыханий. Поднять глаза в классе во время контрольной — значит публично опозориться среди толпы четырнадцатилетних учеников, ликующих при виде чужого провала. «Я не смогу, я в отчаянье, я тяну время, я сейчас расплачусь», — такие мысли роилось в моей голове. Поэтому, не отрывая глаз от листка, я лихорадочно искала варианты решения проблемы.
Оставить слова калеками, без ударений и придыханий? Невозможно, всё равно что примерять кожаные туфли в шикарном магазине с дыркой на чулке. Расставить наобум? Но как наобум? И я стала перебирать свой багаж знаний, на тот момент, прямо скажем, скудный. «Легкое придыхание — как живот у D». Эти нелепые уловки лицеист будет помнить всегда. «Живот D», «после si, nisi, num и ne aliquid теряет ali (крылья)», «spero, promitto и iuro требуют всегда l’infinito futuro (инфинитива будущего времени)» и т. д. Лингвистическая чепуховина, которую даже преподавательница перечисляла нам, стыдясь. Она однажды поклялась, что никогда в жизни не будет прибегать к ней, — и вот, несколько лет спустя, уверенно декламировала этот бред своим ученикам. Потому что лингвистическая чепуховина работает, как ни крути. Однако, выяснив, что легкое придыхание пузатое, а острое, соответственно, страдает анорексией, о том, как расставлять их, я по-прежнему ни черта не знала.
Не говоря уже об ударениях: тут дело обстояло еще хуже. Уловку, позволяющую различить острое и тяжелое, пытались изобрести две тысячи лет, но ничего не вышло. Родительный множественного числа сбрасываем со счетов, там, несомненно, ставится облечённое. Возможно, и в дательном. А двойственное? Как расправиться с двойственным?
На миг меня охватил гнев на александрийцев, придумавших ударения и придыхания, которыми греки не пользовались. Спасибо, я искренне благодарна вам, но в следующий раз не трудитесь, и так сойдет. Надо смириться. Пора продолжить. Я сделала серьезное, сосредоточенное, педантичное и усердное выражение лица — такое, с которым расставляют ударения и придыхания над словами. Рука быстро, твердо и решительно двигалась по листку с контрольной, всаживая диакритику здесь и там. Разумеется, я всё расставила неверно.
Бесспорно, в отношении ударений и придыханий я представляю случай тяжелейшей, возможно, клинической тупости. Поэтому даже в университете не выучила их как должно. Я долго пыталась компенсировать этот пробел в знаниях, зазубрила законы ударения, рьяно тренировалась их расставлять. И все мои усилия неизменно оказывались тщетными, потому что я никак не могла смириться. Не то чтобы я пыталась смириться с неумением ставить ударения, но я воевала с непониманием смысла: зачем это делать? Если мы не знаем и никогда не узнаем подлинного произношения древнегреческих слов, зачем упорствовать в заучивании фиктивного{4}? Более того — зачем упорствовать в его написании? Допустим, как это ни парадоксально, что итальянский исчезнет с лица земли и от него останутся только письменные тексты. Кто тогда сможет себе представить и — хуже того — узаконить его произношение лишь на основе произведений Данте и Мандзони, а от них шагнуть в ничтожность постов «Фейсбука» [12] или щебет «Твиттера»?
С придыханием гласных — густым или легким — делать особо нечего: что-то изучить, что-то зазубрить, а главным образом «проинтуичить». Вообще-то, даже будь нам известны придыхания всех слов, начинающихся с гласных, мы всё равно не смогли бы произнести соответствующего придыхания: «По-итальянски это не произносится», — так закрывают данный вопрос учебники грамматики. Многие преподаватели до сих пор определяют придыхания и ударения как нечто орнаментальное: в завитках и черточках слова выглядят элегантнее, но пользы от них никакой, как во внешности чересчур выхоленных красоток, где чувствуется нечто ненатуральное.
Что до ударений, тут существует немало законов для заучивания. Все они адски трудны, видимо, предназначены для обладающих обостренным чувством ритма (коего я, очевидно, лишена, ведь я даже латиноамериканские танцы не умею исполнять), так как греческий язык музыкален. Наиболее распространенный, указующий самый надежный путь к спасению, — «закон трех слогов», также именуемый «законом ограничения», который гласит: если последний слог в слове краткий, то ударение не может отойти дальше третьего слога от конца (стало быть, имеется три варианта расстановки ударений). Если же последний слог долгий, то ударение может падать на последний или предпоследний слог (в данном случае уже два варианта).
Мы не понимаем принципы расстановки придыханий и ударений в древнегреческом или затрудняемся с выбором верных вариантов лишь потому, что у нас отняли настоящее произношение слов. Мелодические характеристики языка, его музыкальный, а не основанный на силовых ударениях, ритм нам совершенно чужды. Нашим ушам не суждено услышать, как говорит настоящий древний грек, — а ведь это один из способов с детства выучиться правильно произносить итальянские слова и говорить «добрый день» на иностранных языках, еще
