Валентин Карасев - Коррупция как механизм социальной деградации
Необходимо отметить, что с данной методологической позиции криминолог – не врач, ему неподвластно ни терапевтическое, ни оперативно-хирургическое вмешательство. Он – фармацевт, который на основе исследования болезни, ее причин и знания свойств лекарственных средств предлагает практикующему врачу, после специальной формальной процедуры, возможности для эффективного лечения. Здесь нет ни тени умаления или, напротив, защиты исключительности ни криминологии, ни уголовного права – это технологизм их взаимодействия и взаимообусловленности в границах одного объекта – правовой реальности, но со спецификой предмета и методологии исследования, а также поля применения результатов.
При градуировании шкалы уровней и форм проявления и функционирования преступности несомненно важным представляется соотношение источника личностного (индивидуального), не обязательно девиантного, преступного поведения и структурированного как групповое, ассоциативное, организованное, массовое.
Представляется, что здесь необходимо расширить границу анализа до естественных границ существования человечества как рода. С возможностью перехода от присваивающего к производящему способу ведения хозяйства в связи с первыми крупными разделениями общественного труда эпохи неолитической революции появляется избыточный, а не необходимый, продукт, который дает начало собственно социальной форме существования человечества введением в действие механизмов реализации ее доминант – общественного разделения труда и собственности, как отношению к результату трудовой деятельности. С этого времени все формы хозяйственной жизнедеятельности и систем их социального, политического и идеологического обеспечения строятся на прочной основе запущенных экономических механизмов.
Следствием разделения общественного труда и дифференциации собственности становится и складывающееся право во всех его исторически известных формах. Собственно, несмотря на рассуждения критиков традиционного криминологического анализа о невозможности найти общий классифицирующий признак для каждого из имеющих место конкретных преступлений, отметим, что каждое преступление, за исключением оговоренных в законодательстве случаев, имеет конкретную причину, но, что намного важнее, истории государства и права с древних времен известен и перечень виновных деяний, практически всегда входящий в перечень преступных. И в обычном праве доистории, и в первых законах египтян и царя Хаммурапи, и во всех уголовных кодексах от Юстиниана до Уголовного кодекса Российской Федерации любые формы покушения на жизнь, здоровье и собственность действительных граждан данной формы организованного сообщества фиксируются как преступные. Различны лишь степень и формы определения виновного деяния и размер соответствующего наказания.
С этой точки зрения можно сказать, что определенные противоречия социального развития на каждом историческом уровне порождают ту форму отчуждения личности от ею же в качестве совокупного законодателя созданной системы социальной и правовой реальности, которая порождает конкретно-историческую форму реакции на ее преодоление.
В естественном состоянии преступность существовать не может. Попытки Д. А. Шестакова и всей критической криминологии представить дело иначе относятся уже не к сфере нормального отношения к реальности, а, по меньшей мере, к аберрации научного взгляда представителей этого направления. Естественное состояние человека своеправно, так как, и именно в силу этого факта, не ограничено никакой совокупной или индивидуальной силой, кроме как силой такого же эволюционирующего по законам естественного отбора индивида.
С переходом на различные стадии социального состояния своеправие индивидуума все в большей степени ограничивается своеправием иных социальных субъектов и, в конечном счете, общественным договором, частным случаем которого в современной истории выступает конституционное право. Таким образом, противоречие между естественным своеправием, заложенным в человеке как родовом существе (он может все), и сначала личностью, ограниченной другими личностями гражданского общества, а затем гражданином, скованным броней не только взаимных прав, но и гражданских обязанностей, превращается в объективно существующее основание неправового, аправового и противоправного поведения и действования.
Но это только первое приближение к ответу на поставленный вопрос. Следующий аспект лежит в плоскости взаимодействия личности (индивида или гражданина) и социальных конструктов коллективного уровня организации.
Причем предлагаемый к рассмотрению аспект так же, как и выделенный ранее, внутренне противоречив, дуален. Его сфера проявления охватывает весь ареал пространственно-временных ассоциаций человечества в его единстве как родовом существе, с различением отдельных видовых отличий не по индивидуальным особенностям, включая интеллект, а по организационной структуре, определяясь в своем развитии на эмерджентную целокупность каждого структурно организованного человеческого сообщества.
Русский ученый Н. Н. Моисеев, следуя научным воззрениям В. И. Вернадского и Л. Н. Гумилева, ввел в научный оборот понятие «мезолитическая революция».[78] Оно связано с представлением о цикличности исторического процесса и периодических глобальных кризисах или, как определяется в теории сложных самоорганизующихся систем, бифуркациях, меняющих его поступательный ход, содержание, характер и формы.
Важным выводом из этой теории является гипотеза, которую практически вся последующая история и особенно современность превращают с силой закономерности в действительную теорию, хотя она до сих пор не является широко распространенной в среде исследователей социальных отношений, – о переходе эстафеты процесса эволюционного развития человечества от индивидуума к коллективу.
Веер возможной качественной смены научных, в том числе парадигмальных и историософских, воззрений на всю систему социальных отношений настолько велик, что эта тема нуждается не в одном специальном исследовании. Для нас представляется важным тот факт, что внутренняя коллизия, продиктованная исторически сформировавшимся отчуждением человека в качестве гражданина от самого себя в качестве индивида (родового существа), дополняется еще более сложным и объективным противоречием между личностью и конкретно-исторической формой общества, его государственного устройства и политического режима.
Логика, развернутая в пространство исторической ретроспективы, неумолимо свидетельствует, что возникновение государства означает не только общепринятую модель, в которой оно посредством позитивного права реализует оптимальные возможности и естественные права личности и гражданина, но формируется как регулятор эволюционного развития коллективных форм человеческих сообществ. Возникновение, функционирование и развитие конвиксий, консорций, цехов, страт, классов, наций, государств, меж- и надгосударственных структурных образований, отраженных и защищенных религиозными идеями, политической идеологией и функционирующим правом, – это только последовательный ряд наиболее крупной ветви макросоциальной структурной эволюции. Именно ее законам, а не воле, пусть даже наиболее влиятельного группового или индивидуального интереса, подчиняется вся система стратификации современной постиндустриальной цивилизации, направление, темпы и способы горизонтальной и вертикальной социальной, экономической, политической и профессиональной мобильности.
Под углом зрения проводимого анализа соотношения феноменальных проявлений глобализации и преступности представляется возможным не выделять все аспекты проблемы, а остановиться на таких, которые: а) уже выявлены в социальном континууме, б) имеют действительный характер социально значимых и в) уже определены или имеют предпосылки для определения на уровне достаточных и необходимых условий в качестве преступных действий (поведения) или криминогенных детерминант.
В качестве задаваемой системы отсчета, или исследовательской позиции, постулируем некоторые наиболее важные моменты ее методологического и теоретического обеспечения.
Во-первых, будем исходить из того, что система, имеющая наименование «человеческое сообщество», хотя необходимым и достаточным для глобализации может быть и система современной постиндустриальной цивилизации, взятой как мир-экономика (мир-система), находится в русле разворачивающегося процесса социальной трансформации, одной из первых социально выявленных форм которой выступает глобализация. В пределе у подобного процесса возможными являются три финальных состояния: развитие, результатом которого выступит формирование эквипотенциальной системы; деградация, т. е. переход современного человечества на более низкую ступень системной и структурной организации, с диспергированием качественной определенности свойства эмерджентности; реэволюция, или исторически и логически эволюционный круг, когда покровом инновационных одеяний ретушируется восстановление всей совокупности или отдельных частей прежнего социального качества, но уже в пределах иных пропорций исторического времени и диспозиции социопространственной конфигурации ее субъектов и объектов.[79]
