Валентин Карасев - Коррупция как механизм социальной деградации
Во-вторых, данная система в процессе трансформации может быть закрытой или открытой, находиться в состоянии, близком к равновесию или далеком от него, двигаться в историческом времени равномерно или ускоренно; соответственно своим социопространственным координатам, характеру социального движения и качеству системы она может находиться в параметрах действия закономерностей одного из циклов социального движения: синергетического, диалектического или в границах переходного периода, сочетая пропорции обеих циклоид.
В-третьих, система развивается и внутренне неравномерно, отдельные ее элементы или их ансамбли неизбежно упрощаются в процессе внутриструктурной функциональной селекции, в то время как лидирующим выступает или один, или множество аналоговых структурных элементов, которые субстанционально или функционально адекватно отвечают на вызов системного равновесия и активно эволюционируют.
Аналогичным образом разворачивается процесс усиления реактивного поведения элементов системы, на которые оказывают кумулятивное воздействие как внешние изменения среды и эволюционирующее множество, так и несистемные элементы, расположенные в ее активном пространстве. Они также дифференцируют свою деятельность, используя как системную силу, так и ее слабость. В первом случае речь идет об овладении реактивными системами инновационными функциональными возможностями эволюционного механизма и нацеленности на замещение места лидирующего множества; во втором – о наличии социальной субстанции, не охваченной структурно-организационными формами воздействия и положительной функциональностью. Ослабленные механизмы социального управления, в том числе властные государственные институты, не могут осуществлять в этом ареале полноценный социальный контроль. В таких условиях вектор антисистемного движения направлен на субстанциальное замещение самого системного качества с потенциалом изменения направления социального движения.
Реактивные состояния располагаются в зонах действия сторон противоречий и усиливаются там и тогда, где и когда проявляется эффект усложнения взаимодействия противоречий как следствия совокупного воздействия на субъект законов сборки и функционирования эволюционирующих систем разного уровня развития и структурной организации. Они имеют место на всех уровнях человеческого бытия: индивидуальном, групповом, этническом, государственном и, наконец, социальном в полном логическом объеме понятия. Очевидно, что глобальное воздействие в такой ситуации с силой исторической закономерности вызовет и глобальную ответную реакцию.
Реакцией второго порядка, определяемой потенциалом имеющейся в социальной системе обратной связи, выступает реакция самосохранения – деятельность, направленная на защиту как от воздействия потока внешних воздействий на систему, оказываемых эволюционным процессом, так и от реактивной деятельности внутрисистемных возмущений. Посредством изменения норм действующего законодательства государство минимизирует (или представляет, что минимизирует) появившуюся дисфункциональность и структурные противоречия, в том числе путем сужения или расширения (криминализации или декриминализации) действий, определяемых как преступные.
Я. И. Гилинский советует постоянно иметь в виду «некоторую двусмысленность, „шизофреничность“» объяснения преступности, так как, «рассматривая преступность как социальную конструкцию, мы должны искать объяснение ее существования в деятельности властей, режима, законодателя по конструированию „преступности“».[80] С данным объяснением трудно не согласиться. Но государство не конструирует преступность, а лишь дефинирует определенный класс деяний как преступные, имея в виду не произвольное толкование, а согласованное определение как зафиксированную в норме закона консолидированную позицию (реакцию) общества, направленную на охрану прав личности и самосохранение общества как структурной организации людей в условиях изменяющихся параметров социальной и правовой реальности.
Важно отметить следующее: в класс преступных попадают не все деяния, имеющие потенцию, содержание, характер и иные квалифицирующие признаки преступления. С одной стороны, общественное сознание не готово к их криминализации, с другой – еще не готова сама социальная практика. Реактивное поведение в контексте потока социальных изменений, в том числе имеющее негативные социально значимые следствия, не всегда является девиантным. Например, экологическое право возникло исторически недавно, а уничтожение всей совокупности окружающей среды варьировалось общественным сознанием от триумфа антропоцентризма до состояния моральной упречности, но никак не в качестве преступного деяния. Методика формирования первоначального капитала в условиях постсоветского пространства и сегодня, осужденная не позитивным правом, но судом истории, также не входит в число деяний, подпадающих под определение преступных. Никакой девиантности в большинстве аналогичных процессов, явлений и отдельных социальных фактов нет – есть осознание (или нет) степени опасности их как для человеческой морали, так и для жизни человека, конкретно-исторической формы собственности и самосохранения самой социальной системы.
Уже первые реакции на проявление глобализации в форме давления на культурную и ментальную, на уровне конфессиональной организации и религиозного мировоззрения, основы человеческих сообществ показывают глобальность протестных реактивных акций в форме терроризма и религиозного экстремизма. В четком соответствии с предложенной методологией массовой и консолидированной оказывается и реакция второго порядка, т. е. ответные действия мирового сообщества на подобного рода действия. И уже на этом уровне сказывается проблема пробельности системы международного права, более строго, фактического отставания современной цивилизации от требований исторического времени, значительного, на наш взгляд, запаздывания с ответом на глобальный вызов законов универсальных трансформационных процессов.
Для определения того или иного класса международных действий в качестве виновных и преступных необходима согласованная позиция сообщества в этом отношении. Отсылка к функциям ООН или Гаагского Международного трибунала некорректна, так как их частично осуществляемая деятельность по криминализации или декриминализации глобальных действий, как отдельных лиц, так и их объединений и государств, признается далеко не всеми субъектами международного права. Единого наднационального законодательного органа, в функции которого была бы вменена на законных основаниях подобная деятельность, в современности не существует, как нет единого не только правового, но и социального пространства, укрепленного организационным строением и действующими институтами официально признанной власти в границах единого же правового поля. Принятие же волевых субъективных решений на уровне лидеров нескольких, а тем более одной, из ведущих держав само с точки зрения уже существующих норм международного договорного права сомнительно. Яркий пример – существующее данное еще Лигой Наций определение агрессии, Постановление легитимного Нюрнбергского трибунала в части определения преступного характера государственных актов агрессии и геноцида и нормы Хельсинкского Итогового документа о принципах мирного сосуществования. В поле их правопонимания вся деятельность США, Англии и отдельных европейский государств в отношении Югославии, Афганистана и Ирака сама полностью подпадает под квалификацию в качестве безусловно преступной.
Таким образом, если глобализация проводит границу между прошлым и будущим и реактивное поведение возможно по всему фронту трансформационных изменений, то преступность выступает демаркационной линией качественной определенности современной демократии.[81] Поэтому, с нашей точки зрения, прав М. Гернет[82] (а не представители критической криминологии[83]), утверждая, что весь социально-экономический строй может быть прямой причиной преступления, например, рабовладение с позиций настоящего времени или диктатура нацистов в Германии XX в., или, в строгом определении, он способен нести в себе потенциал криминогенных детерминант.
Особенно рельефно данное положение применимо к тем процессам, которые связаны с капитализмом и его наследниками: постиндустриализмом и организованной преступностью. Последняя как социальный феномен уже в границах строгих правовых определений генетически детерминирована процессом капитализации.
Капитал как социальное явление выступает продуктом исторического развития системы общественного разделения труда, в качестве категории он является конечным продуктом отчуждения как формы производственных отношений, возможных в параметрах социума. Он не формируется под влиянием имеющегося в наличии социального устройства, а является его формообразующей детерминантой. Капитал строит самого себя в качестве самовозрастающей стоимости, используя социальное пространство как свой «строительный материал». Если же социального пространства в виде ресурсов, включая человеческий труд, в социальных границах, например, отдельно взятого национального государства не хватает, капитал законно или нелегально, но закономерно выходит за эти границы.
