Галина Калинина - Что играет мной? Страсти и борьба с ними в современном мире
Тщеславие дает человеку надежду убежать от смерти. Страсть тщеславия так сильна потому, что связана с самым глубинным и самым сильным нашим страхом: страхом смерти, страхом небытия. Поиск славы — попытка остаться в этом мире: пусть в памяти людей, пусть на обложке книги, пусть в старой видеокассете.
«Вторую категорию составляют те, кому жизненно необходим взгляд многих знакомых глаз. Это неутомимые устроители коктейлей и ужинов»[71].
Такой вид тщеславия может выявляться очень по-разному. Эти люди — короли в своих небольших кругах. Они завоевывают определенные позиции и всеми силами поддерживают свой авторитет. Как правило, за такими людьми устанавливается определенный имидж*, «радушная хозяйка», «супермен», «рубаха-парень». Нередко имидж этот оказывается довольно случайным, но, закрепившись за человеком, он словно маска, прирастающая к лицу, уже не оставляет его в покое. Иногда даже забавно смотреть, как «радушная хозяйка» готова придушить любимых гостей, которые слишком буквально воспринимают ее образ, но на лице ее по-прежнему играет милая улыбка: «Как, вы уже уезжаете? (Ну наконец-то!). Почему же так скоро? (Ничего себе скоро: целую неделю гостили). Неужели такие неотложные дела? (Понятное дело, вам заняться нечем, а у меня вот забот накопилось по горло.)».
«Затем существует и третья категория: это те, кому нужно быть на глазах любимого человека»[72].
Есть действительно довольно обширная категория людей, для которых тщеславие сводится к одобрению одного или нескольких людей. Мне встречались довольно неприятные в общении персонажи, которые оказывались просто ангелоподобными существами в отношении двух-трех близких людей. Можно было бы предположить, что они просто любят своих близких. Но это не совсем так. Здесь тоже выказывается определенный род тщеславия: люди такого типа нуждаются в постоянном одобрении любимого, они все время просматривают свою жизнь глазами близкого человека. Подобные отношения иногда складываются у сына с матерью, если она воспитывала ребенка одна. Дело не в безмерной любви сына к матери, а в том, что мать является для этого человека средоточием всего мира. Она для него — все люди в их совокупности. Ее похвалы достаточно, чтобы удовлетворить тщеславие, тогда как похвалы окружающих почти ничего не значат.
«И есть еще четвертая, редчайшая, категория; эти живут под воображаемым взглядом отсутствующих людей»[73].
Эта категория тоже крайне любопытна, поскольку ориентируется в своих поступках не на окружающих, а на некоторое мифическое существо. Особенно явно это выражается в случае смерти кого-нибудь из близких.
Человек, переживший серьезную потерю, постоянно смотрит на себя глазами несуществующего человека, делает что-то, чтобы угодить ему (украшает могилку на кладбище), ведет себя так, как тому бы понравилось, и так далее.
Тщеславие, как всякая страсть, может полностью овладеть человеком. Например, в большом спорте не одержимому тщеславием человеку делать нечего. Вообще любая система соревнований построена на тщеславии.
Соревновательный момент и соперничество порождают зависть.
Зависть — желание, чтобы окружающие не имели того, чего не имеет сам завидующий.Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно? Никто!..
А ныне сам скажу — я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. — О, небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан —
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт![74]
Зависть относится к числу смертных грехов, так как является источником ненависти, злобы, мстительности и богоборчества. Сальери восстает на самого Бога, так как ему кажется, что Бог неправильно наградил гением «праздного» Моцарта, а не его, трудолюбивого Сальери. Зависть скрывается в самых глубинах души, и ее часто нелегко распознать. В светской жизни слово «зависть» используется в достаточно узком значении, подразумевая желание чужого имущества или почестей. И мы сами нередко относим себя к числу независтливых людей исключительно потому, что не заримся на чужую машину или дом. И в то же время многие ли из нас умеют радоваться чужим радостям? Как часто мы с неодобрением смотрим на преуспевающего друга и стараемся изыскать в нем недостатки, которые умаляли бы его успехи. Мы говорим: «Да, он многого добился, но каким способом?!» Если же нашему знакомому удается достичь настоящих высот, мы вдруг чувствуем себя неловко рядом с ним, либо отстраняемся, стараясь общаться как можно реже и не особо обращаться с просьбами, либо же, напротив, то и дело норовим выказать свое дружеское расположение. Мы с легким содроганием смотрим на вынимаемые из кармана пачки денег... Нет-нет, «мы не завидуем», просто ощущаем легкий дискомфорт.
Часто завистливый человек стремится внешне умалить ценность того, что является для него предметом зависти. «Подумаешь, — говорим мы, — машину ты новую купил. Тоже мне радость. С ней возни столько, хлопот». Или, напротив, отговариваем приятеля от затрат: «В Испанию хочешь поехать? Не советую. Там в этом году погода плохая и пляжи грязные. Лучше в Крым. И тебе же дешевле станет». Или: «Ну зачем тебе компьютер? Для работы вроде не нужен, не то что мне. Так, разве для баловства. Пора бы относиться к жизни более ответственно».
Самое удивительное, что завидовать можно не только успеху, но и неудаче. Как часто в ответ на чужие жалобы у нас непроизвольно вырывается: «А мне все равно хуже, чем тебе. И болезней у меня больше, и денег меньше...» И нам сразу хочется быть очень несчастными, больными и бедными. Мы страстно желаем чужих бед, чтобы иметь возможность на них жаловаться.
Зависть (в отличие от той же гордости) мы стремимся скрыть и от себя и от окружающих как можно глубже, пряча свою завистливость за другими грехами.
Зависть таится по закоулкам души. Так нелегко бывает поймать ее и еще труднее назвать по имени. В отличие от многих других грехов, зависть часто скрыта от глаз окружающих и от нашего собственного взора. Осознание этого греха — первый и очень важный шаг к избавлению от него. Как непросто сказать себе: «Я завидую». Еще сложнее, произнеся эти слова, не искать оправдания своей зависти: этот коварный грех очень легко находит себе оправдание. «Почему другим — все, а мне — ничего? Чем я хуже?» — восклицаем мы, почувствовав легкое раздражение на преуспевающего товарища.
Сегодня зависть и тщеславие зачастую используются в качестве «двигателя торговли». Как вам такая реклама?
«Приготовьтесь ловить восхищенные взгляды! Ведь такому автомобилю позавидуют подруги и не только...»
Мало того, что я почему-то должен покупать вещь только для того, чтобы мне позавидовали, так и завидовать мне должен не кто-нибудь, а подруга или друг! И таких рекламных слоганов, играющих на самых низменных и отвратительных грехах человеческой души, — тысячи. И мы, и наши невинные дети невольно напитываемся этой мерзостью, вселяя в свои души отвратительные страсти.
Противостоять зависти нелегко. Человеку не под силу бороться с этим грехом самостоятельно, только с помощью Господа и духовного наставника. И поэтому увидеть в себе этот грех, если он есть, и исповедаться в нем особенно важно.
«Зависть есть меч обоюдоострый, который наносит вред обоим: как самому завистнику, так и тому, кому он завидует, но не прежде последнему, чем первому. Завистник, прежде чем сделает вред другому, прободает свое собственное сердце, тяжко страдает душою, изменяется в лице и горько вздыхает. Хорошо сказал св. Василий Великий завистнику: «О чем ты вздыхаешь? О своем ли несчастии или о чужом счастии?» И справедливо: завистник страдает не столько от своего несчастья, сколько от чужого счастья: он терзается сердцем, когда видит ближнего своего выше себя, в счастье и почете. И для Каина не столь горько было то, что Бог отверг его жертву, сколько то, что Он благоволил принять жертву его брата; он не тужил о своей потере, а скорбел, смотря на счастье брата; он не думал исправить себя примером добродетели братней, но становился от того еще худшим. И сколько тот преуспевал пред Богом в добре, столько сей ожесточался во зле; тот возвышался в очах милосердия Божия, а сей нисходил в глубину погибели».
