Шри Ауробиндо - Иша Упанишада
Видеть свое «Я» во всех созданиях и все создания в своем «Я» – вот непоколебимая основа всякой религии, любви, патриотизма, филантропии, гуманизма – всего, что возвышается над эгоизмом и грубой утилитарностью. Ибо что такое эгоизм? Ошибочное принятие тела и витальных импульсов за свое истинное «я» и старание дать им удовлетворение, грубое, узкое и преходящее удовольствие вместо чистого блаженства, своего истинного «я», которое есть вся Вселенная и даже больше Вселенной. Себялюбие возникает из Авидьи, из великого фундаментального неведения, которое порождает Аханкару – чувство индивидуального существования, погруженности в собственное индивидуальное существование, что немедленно ведет к Желанию, к Голоду, который есть Смерть, смерть тебе самому и другим. Ощущение – это есть я, а то есть ты, и я должен заполучить то или другое, иначе ты заберешь это себе – и составляет основу себялюбия; ощущение, что этот я должен съесть тебя, чтобы жить и не быть съеденным, – это принцип материального существования, из которого возникают раздоры и ненависть. И ненависть не может исчезнуть, пока существует различие между «я» и «ты», не может исчезнуть жадность, не могут исчезнуть война, зло и грех, а поскольку не исчезает грех, не могут исчезнуть горести и страдания. Это вечная Майя, которая смеется над всеми материалистическими планами построения материалистического Рая на земле. Рай не может зиждиться на основе еды и питья, на равном распределении благ или даже на общем владении всеми благами, потому что мое и твое, жадность, ненависть будут снова и снова возвращаться – если не между этим человеком и тем, так между этим обществом и тем. Христианство надеется научить людей жить как братья – счастливой семьей, где все любят и помогают друг другу; возможно, оно и сейчас питает такую надежду, хотя положение дел в нынешнем мире мало подтверждает ее. Но не наступит тысячелетнее царство райской жизни, даже если состоится второе пришествие и Христос низойдет на землю со всеми своими ангелами и разрубит узел, изгнав огромную часть человечества во внешний мрак, где стенания и скрежет зубовный, и создав единую семью из жалких остатков тех, кто соблюл чистоту и верность… Что за безумная мечта больного воображения – будто люди могут быть действительно и постоянно счастливы, когда человечество постоянно страдает! И какому странному искажению подверглась хрупкая, но нежная и благодатная тень буддизма в сумрачных и жестоких умах средиземноморских рас, рисовавших себе дополнительное блаженство, доставляемое святым мыслями о вечных муках, в которых корчатся те, с кем они жили и кого, может быть, любили. Божественная любовь, божественное милосердие, природа Будды – в этом заключалось послание, направляемое Индией в Европу через уста Иисуса, и вот как европейский ум истолковал божественную любовь и божественное милосердие! Адский огонь, уместно и богобоязненно предваренный на земле кострами Смитфилда, пылающими великолепием аутодафе, неописуемый смрад, поднимающийся в историю из темниц Святой Палаты, – мало того, есть мудрые люди, которые отыскивают оправдание этим богобоязненным пыткам – в конечном счете, то была божественная любовь, изо всех сил старавшаяся спасти душу ценой бренного тела! Но арийский дух Востока, дух Будды, вечно противоборствует европейскому варварству и он несомненно восторжествует в конце. Европа уже воздает должное человечеству на словах, это уже на пороге ее ума, возможно, наступит день, когда она почувствует это и сердцем. Во всяком случае, век Тертуллиана уже свое отжил. Однако пока что христианскйй идеал, сирийская интерпретация истины, но не сама истина, преобладает в лучшем, что есть в европейской мысли, а христианский идеал – это единая семья.
Ученик:
Идеал безусловно благородный.
Гуру:
Весьма благородный, он существует у нас в благородном двустишии: вся земля – это моя семья(vasudhaiva kuṭumbakam), но все, что предполагает различия, зиждется на Авидье и неизбежных плодах Авидьи. Приходилось ли тебе наблюдать большую единую семью, скажем, объединенную семью в Бенгалии, особенно в те времена, когда больше не действует арийская дисциплина? За внешней демонстрацией силы и единства – какие склоки, раздоры, сколько мелочной злобы и ненависти, зависти и жадности! А потом приходит беда – война, судебный процесс и расставание навеки. Что представляет собой объединенная семья, то же в более крупном масштабе представляет собой объединенное государство – Россия, или Австрия, или Германия, или Соединенное Королевство. Человечество как единая семья на практике должно быть человечеством как единое государство. И что же это даст? Можно будет избавиться от войны – на какое-то время – люди перестанут увечить тела друг друга, но тело это не самое главное, хотя его следует уважать в качестве избранного орудия или любимого одеяния Брахмана. Ведь не удастся же избавиться от куда более жестоких увечий, причиняемых человеческому «Я» ненавистью, жадностью и раздорами. Европейцы придают слишком большое значение телу, слишком опасаются физического греха и с куда большим спокойствием относятся к греху ментальному. Им достаточно, что женщина на деле воздерживается от выполнения своего желания, что мужчина физически воздерживается от насилия – тогда она считается целомудренной, а он – умеющим контролировать себя. Для тебя, рожденного в арийской дисциплине, пусть и исковерканной долгим рабством, для ария, целомудренного умом и духом, а не просто сдержанного в словах и поступках, мягкого сердцем и умом, а не просто соблюдающего приличия в словах и поступках, это – если и не целиком антиарийская позиция или позиция млеччхи, то, в лучшем случае, наполовину усвоенная добродетель наполовину арианизированных людей. Так обстоит дело с подлинным самоконтролем и настоящей нравственностью. Вот почему не может быть земного Рая: никакой Рай, даже если бы он существовал, не смог бы устоять, пока не побеждено то, что создает грех и ад. Возможно Рая не земле никогда не будет, но если ему суждено появиться, то произойдет это не потому, что все люди станут жить как братья, ибо братья ссорятся и злобствуют так же, а то и больше, чем просто друзья или незнакомые люди, а только когда все человечество постигнет, что оно есть единое «Я». А этому не произойти, пока человечество не постигнет, что каждый человек и есть все сущее, ибо если объединившееся человечество начнет тиранить птицу, зверя или насекомое, то атмосфера боли, ненависти и страха, поднимаясь из низшего творения, заразит и загрязнит чистоту высшего творения. Закон Кармы непреложен, и как ты поступаешь с другими, так же твой поступок скажется и на тебе самом – в этой ли жизни или в другой. Ты что же, думаешь, что со всем человечеством в целом может произойти такая странность – каждый увидит собственное «Я» в собаке и в коршуне, и даже в змее, которая жалит, в скорпионе, который кусает, и что человек скажет Смерти – ты брат мой, Погибели – ты сестра моя, более того, что он узнает в них самого себя? Sarvabhūteṣu cātmānam, Шрути не простит тебе самого скверного из ползающих насекомых, самого смрадного из извивающихся червей.
Ученик:
Это не представляется возможным.
Гуру:
Да, не представляется, однако невозможное снова и снова случается. В любом случае, если человеку нужен идеал, отдаленное событие, к которому движется человечество, – обратись к этому. Не доверяйся ни одной утопии из тех, что стремятся искоренить грех или снять тот слой почвы, в которой он произрастает, не затрагивая корней греха, Аханкары, порождаемой Неведением и Желанием. Но Аханкара, пока она существует, будет плодить симпатию и антипатию (rāgadveṣau) – изначальную пару двойственности: симпатию к тому, что способствует удовлетворению желания, антипатию к тому, что препятствует этому, чувство собственности и чувство утраты, влечение и отвращение, очарование и омерзение, любовь и ненависть, жалость и жестокость, доброту и ярость – нескончаемую и вечную череду противоположностей. Стоит допустить только одну их пару – и все остальные толпой ринутся вслед за ней. Но человек, который видит себя во всем сущем, неспособен ненавидеть, он ничего не чурается, в нем нет ни отвращения, ни страха, tato na vijugupsate. Вот прокаженный, от которого все отшатываются, – но отшатнусь ли от него я, зная, что Брахман смеющимися глазами смотрит из-под этой странной маски? Вот враг, который заносит меч, чтобы пронзить мое сердце, – я вижу дальше острого грозного меча, дальше перекошенного яростью лица и полных ненависти глаз, я узнаю маску моего «Я» и уже не могу бояться меча или ненавидеть того, кто замахнулся им. О я, глупец, называющий тебя врагом моим, как можешь ты быть мне врагом, если я сам не изберу тебя; друг и враг – это лишь творения Ума, фокусника, жонглирующего мириадами, великого мечтателя и артиста; так что если я не буду видеть в тебе врага, ты сможешь быть им не более чем сон или тень, как на самом деле просто сон твой сверкающий меч и просто тень твой грозный вид. Но ты ведь можешь рассечь меня мечом, расстрелять пулями, пытать меня огнем, разнести в клочья пушечным выстрелом? Меня ты не можешь сразить, ибо я неубиваем, непронзаем, нерассекаем, несжигаем, недвижим. Ты можешь лишь сорвать с меня эту одежду, эту оболочку пищи или размножившейся протоплазмы, в которую я облачен – я же останусь тем, что прежде. «Я» даже не буду на тебя сердиться, ибо кто же будет сердиться на ребенка, который, играя или по-детски разозлившись, порвал мне одежду? Возможно, я дорожил этой одеждой и не собирался так скоро расставаться с ней; я постараюсь сберечь ее по мере сил, даже беззлобно накажу тебя, чтобы ты впредь не рвал одежду, ну а если не сумею – так то же была всего только одежда и можно быстро купить себе другую, тем более, разве я уже не оплатил покупку? О мой судья, выносящий приговор, – я должен быть повешен за шею, пока не наступит смерть, потому что нарушил твои законы, возможно ради того, чтобы дать хлеба тысячам голодных, возможно, чтобы помочь людям моей страны, которых ты для собственного удовольствия желал бы удерживать в рабстве. Меня ты повесишь? Когда ты сможешь стряхнуть солнце с неба или обернуться в небосвод как в плащ, тогда у тебя появится сила повесить меня. Кто или что, по твоему мнению, умрет через повешение? Горстка микроскопических животных, не более того. Наружные ты и я – всего лишь сценические маски, а за ними Единый, который не убивает и не может быть убит. Маска судьи, играй свою роль, я уже сыграл свою! О сын древней йоги, постигни твое «Я» во всем сущем, не страшись ничего, не отвращайся ни от чего, никого не бойся, никого не ненавидь. Только делай свое дело с силой и отвагой и будешь тем, кто ты на самом деле есть, – Богом в победе твоей, Богом в поражении твоем, Богом даже в самой твоей смерти и муке, Богом, который не может потерпеть поражение и не может умереть. Будет ли Бог бояться кого-то? будет Он отчаиваться? будет дрожать и трепетать? Нет, это насекомые, которые образуют твое тело и мозг, – они дрожат и трепещут; Ты восседаешь внутри, безмятежно взирая на их боль и ужас, ибо они есть всего лишь тени, которым снится, будто они реальны. Постигни «Я» во всем сущем, постигни все сущее в «Я», и тогда страх убежит от тебя в страхе, боль не коснется тебя, чтобы ты своим касанием не причинил ей боли, смерть не посмеет приблизиться к тебе, чтобы ты не убил ее.
