Шри Ауробиндо - Иша Упанишада
Ученик:
Эту идею трудно усвоить, она слишком огромна и, вместе с тем, слишком тонка, так что ее трудно уловить.
Гуру:
Потому что Авидья, ощущение различий, – твое естественное состояние в теле. Подумай немного. Тело сформировано из протоплазмы, умножающей себя, – она себя не делит, ибо деление не дало бы ей расти. Она создает себя из себя, оставаясь той же по внешности, размеру и природе, и тем самым строит тело, которое есть только протоплазма, умножающая себя. Пусть это несовершенный пример, но он может помочь тебе понять.
Ученик:
Но умножается она не в себе, а из себя – как мужчина и женщина рождают ребенка из себя.
Гуру:
Так тебе кажется, потому что она действует во Времени и в Пространстве – по той же причине, по которой тебе кажется, что существует много Дживатманов, каждый вне другого, а более глубокое знание показывает, что есть лишь один; или тебе кажется, что у человека два отдельных сознания, а умелый гипноз доказывает, что это одно сознание, по-разному действующее внутри себя. С одной стороны нам кажется, что Единый множится, подобно протоплазме, потому что Единый Дживатман тот же во всем и отсюда фундаментальное сходство сознания во всех существах; с другой стороны кажется, будто Он делится, на манер человеческого сознания, потому что Он есть нечто целое, и все кажется частичным выражением того всеобъемлющего нечто; с третьей кажется, что Он соединяет вместе части Себя, потому что ты, сознание, которое есть Он, объединяешь себя и свою жену, сознание, которое тоже есть Он, и вы становитесь единым целым, и этот процесс продолжается до тех пор, пока из въяшти (vyaṣṭi), анализа частей, ты не получишь самасти (samaṣṭi), синтез целого; наконец, кажется, будто Он вычитает Себя из Себя, потому что, как я уже говорил, каждый шаг созидания есть выделение или формирование части из более обширного целого. Но все это только образы или внешние проявления – и что бы Он ни создавал, все должно находиться в Нем, ибо Ему некуда уйти, чтобы создать это в каком-то другом месте, так как Он есть все Пространство и все Время. Осознай, таким образом, что все тебя окружающие – жена, дети, друзья, враги, люди, животные, объекты одушевленные и неодушевленные, все в тебе, в Универсальном Уме, как актеры на сцене, и все кажется находящимся вне тебя только для видимости, для удобства спектакля. Если ты осознаешь это, ты не будешь ни на кого сердиться, а следовательно, не будешь никого ненавидеть, и поэтому никому не будешь стараться причинить вред. Ибо как можно сердиться: если враги вредят тебе, так это ты сам себе вредишь; какими бы они ни были, это ты их такими сделал; что бы они ни сделали, это ты причина их действий. И не сможешь ты причинять им вред, потому что вред ты причинишь не кому-нибудь, а самому себе. С чего бы тебе ненавидеть их и стараться им навредить – не будет же Шекспир ненавидеть Яго за то, что тот навредил Отелло; или ты думаешь, что Шекспир разделял чувства Яго, когда приговорил удачливого злодея к смерти и мукам? Если бы Шекспир ненавидел Яго, ты сразу бы сказал, что это иллюзия, Авидья, Шекспира – поскольку это сам Шекспир позволил Яго причинить зло Отелло, поскольку на самом деле не было ни Яго, ни Отелло, а один только Шекспир, творивший себя в себе. В таком случае почему ты должен считать свою ненависть к себе, ставшему собственным врагом, более оправданной, чем ненависть Шекспира к собственному творению? Раз все в тебе, все есть твое собственное творение, все есть ты сам, ты не можешь ненавидеть сотворенное собой, не можешь испытывать отвращения к самому себе. Отвращение и ненависть есть дети иллюзии, незнания. Это негативная сторона моральности, но существует и позитивная, основа которой излагается далее в Шрути. Чтобы вывести себя из нереальностей, ты должен увидеть все создания в «Я»; но ограничившись одним этим, ты скоро очутишься в Нирване, где прекращаются все действия, и опустишь занавес в недоигранном спектакле. Чтобы продолжить спектакль до назначенного часа твоего последнего выхода, ты должен и себя увидеть во всех созданиях. Природа «Я» в состоянии Видьи есть блаженство; но состояние Видьи есть состояние самореализации, реализации единства и универсальности. Природа «Я» в состоянии Авидьи, ложного ощущения многообразия и ограничений, не может испытывать чистое блаженство, а только удовольствие и страдание, ибо удовольствие отличается от блаженства своей ограниченностью и тем, что включает в себя страдание, в то время как блаженство по природе безгранично и выше двойственности. Блаженство рождается, когда само страдание становится удовольствием, поглощается удовольствием. Поэтому все, что хотя бы частично устраняет ощущение различий и помогает приблизиться к окончательному единству, несет в себе частичное забвение страдания, а значит и касание блаженства. Но человек не может не упиваться восторженно тем, что дает ему блаженство, не может это не любить. Вот почему, увидев себя в другом, загораешься любовью к этому другому, ибо человек должен черпать наслаждение в себе самом; если же видишь себя во всех созданиях – не можешь не любить их всех. Вселенская любовь есть неизбежное последствие постижения Единого во Многом, а как может совмещаться со Вселенской Любовью хоть капля ненависти, злости, неприязни или отвращения? Они растворяются в любви, как ночной туман в лучах восходящего солнца. Посмотри на это по-другому и увидишь еще одну сторону единой Истины. Вся ненависть и все отвращение возникают от одной причины – от Авидьи, которая породила Волю, именуемую Желанием, из которого родилась Аханкара, которая породила желание, именуемое Голодом. Из Желания-Голода рождаются приязнь и неприязнь, приязнь к тому, что удовлетворяет нас или помогает нам осуществить наше желание, неприязнь к тому, что препятствует исполнению желания или снижает удовольствие от него. Приязнь такого рода – это приязнь протоплазменной оболочки ко всему, что доставляет ей чувственное удовлетворение, приязнь витальной оболочки ко всему, что доставляет ей эмоциональное удовлетворение, приязнь умственной оболочки ко всему, что доставляет ей эстетическое удовлетворение, приязнь оболочки знания ко всему, что доставляет ей интеллектуальное удовлетворение. Но за пределами всего этого есть нечто еще, не столь доступное пониманию: мне нравится красивое женское тело, или хорошая картина, или приятный собеседник, или увлекательная пьеса, остроумный оратор, или хорошее стихотворение, или возбуждающая мысль хорошо аргументированной дискуссии – но помимо всего этого мне может нравиться кто-то еще без всякой видимой причины или оправдания.
Если бы все дело было в одном удовлетворении чувств, то очевидно, что после животного удовлетворения потребности у меня не было бы причины отдавать предпочтение одной женщине перед другой; мне случалось видеть, как этому животному импульсу присваивалось имя любви; вероятно, я сам так делал, когда во мне брало верх протоплазменное и животное начало. Если бы все дело было в эмоциональном удовлетворении, то я мог бы на время тянуться к женщине, которая доставляет удовольствие моему телу, но до тех только пор, пока она удовлетворяет меня эмоционально – своим послушанием, симпатией к моим предпочтениям, приятной речью, восхищением мною или ответной любовью. Однако, как только это кончится, начнет меркнуть и моя приязнь к ней. Этого рода приязнь тоже постоянно получает имя любви и воспевается в поэзии и в любовных историях. Точно так же, будь все дело в эстетическом наслаждении, моя приязнь к женщине большой красоты или большого обаяния, вполне возможно, пережила бы угасание эмоционального удовлетворения, но, когда морщинки стали бы прочерчивать письмена возраста на ее лице или если бы несчастный случай погубил ее красоту, моя приязнь начала бы охладевать или вообще исчезла бы, поскольку следствие потеряло бы подпитку причины. Интеллектуальное удовлетворение редко участвует в любви мужчины к женщине, но даже если оно играет роль, то чаще всего интеллектуальное удовлетворение возникает из единомыслия и скоро истощается от ежедневного и еженощного общения. Откуда тогда берется та любовь, что важнее жизни и сильнее смерти, которая переживает и утрату красоты, обаяния, которая преодолевает и самую страшную боль и презрение, какое объект любви способен обрушить на нее, любовь, которая часто изливается из великого и высокого интеллекта на объект бесконечно более низкий? И что такое есть та любовь женщины, которую ничто не может превзойти: которая жива в пренебрежении, цветет в презрении и жестокости, чье пламя поднимается выше красных языков погребального костра, которая следует за тобой в небеса или способна вытащить тебя из ада? Не надо говорить, что этой любви не существует и что все всегда основано на чувственной потребности, тщеславии, корысти или себялюбивом наслаждении, что Рама и Сита, Руру и Савитри – просто мечты и вымысел. Человеческая природа, осознающая свою божественность, с презрением отбрасывают эту клевету – и поэзия благословляет, а история подтверждает ее вердикт. Эта Любовь есть не что иное, как «Я», ясно или смутно распознающее «Я» и потому стремящееся к осуществлению единства и к блаженству единства. А что такое друг? Разумеется, я не ищу в друге плотского наслаждения и не выбираю его за внешнюю привлекательность или за сходство вкусов и целей – для этого мне достаточно простого товарищества. Я не за то люблю его, что он любит меня или восхищен мной, за что я, наверное, любил бы ученика и последователя; я не обязательно требую, чтобы он обладал гибким умом, как если бы он был интеллектуальным помощником или учителем. Все эти чувства присутствуют, но не они душа дружбы. Нет, я люблю моего друга по причине, по которой любят женщины, – потому что люблю, потому что, согласно старой бессмертной формуле, он есть мое другое «я». В этой формуле древний римлянин интуитивно коснулся глубиннейшей тайны Любви. Любовь есть превращение «Я» из ложного «я» в уме или теле в свое истинное «Я» в другом: я люблю его потому, что открыл в нем мое «Я», не мое тело или ум, не вкусы и чувства, но само мое «Я» любви и блаженства, о наружном аспекте чего так прекрасно сказано в Шрути: «Любовь есть его правая сторона и т. д.» Это же относится и к патриоту; он увидел самого себя в своем народе и стремится растворить свое низшее «я» в высоком национальном «Я»; и потому что он способен сделать это, у нас есть такие, как Мадзини, Гарибальди, Жанна Д’Арк, Джордж Вашингтон, Пратап Сингх или Шиваджи; их не могло нам дать низшее материальное «я»; таких людей не производит на свет мастерская полезности, как и кузня Чарваки, и не вырастают они в саду Эпикура. То же происходит и с тем, кто любит человечество, кто растворяет или стремится растворить свое низшее «я» в роде людском; никакое просвещенное себялюбие не могло бы дать нам отца Дамиана, или Иисуса, или Флоренс Найтингейл. И наконец, то же относится и к любящему весь мир, великим примером чего является Будда, недосягаемый идеал Божественной Любви в человеке, кто отвернулся от совершенного божественного блаженства, как отвернулся он и от совершенного человеческого блаженства, дабы не только он сам, но и все живые существа могли достичь спасения.
