Карен Армстронг - Библия: Биография книги
История исхода поднимала дух рабов, помогала им противостоять бесчеловечной среде, в которой они жили, и добиваться справедливости. Спиричуэлз просуществовали до отмены рабства Авраамом Линкольном; история исхода вдохновляла Мартина Лютера Кинга в его борьбе за гражданские права для негров в 1960-х. После убийства Кинга (1968) и Малькольма Икс (1965) Джеймс Хэл Коун, богослов, идеолог «теологии освобождения», утверждал, что христианское богословие должно стать «чёрным богословием», полностью встать на сторону угнетённых и провозгласить богоугодность их борьбы за свою свободу[487].
Один и тот же текст может служить диаметрально противоположным интересам. Чем больше людей стремятся сделать Библию средоточием своей духовной жизни, тем труднее понять её главную идею. В то самое время, когда чернокожие американцы обращались к Библии, создавая своё богословие освобождения, Ку-клукс-клан использовал её, чтобы оправдать линчевания. Ведь в истории Исхода не говорится о свободе для всех. Евреи, восставшие в пустыне против Моисея, были истреблены; хананеи — коренное население Земли Обетованной, были перебиты армиями Иисуса Навина. Последователи «чёрного богословия» и феминистического движения указывали, что древние евреи владели рабами, что им разрешалось продавать своих дочерей в рабство и Бог фактически приказал Аврааму бросить его рабыню-египтянку Агарь в пустыне[488]. Доктрина «sola scriptura» могла привести людей к Библии, но не давала окончательных и неопровержимых предписаний: люди всегда находили взаимоисключающие тексты, чтобы поддержать противоположные точки зрения. К началу семнадцатого века религиозные люди осознали, что Библия является крайне противоречивой книгой, и это произошло именно тогда, когда ясность мысли и рационализм стали цениться так высоко, как никогда прежде.
Глава VIII
Новое время
Во второй половине семнадцатого века Европа вступила в эпоху разума. Вместо того чтобы полагаться на освящённые временем традиции, учёные, богословы и философы начинали ориентироваться на будущее, готовые отвергнуть прошлое и начать всё заново. Истина — как они начинали понимать — не может быть абсолютной, так как новые открытия обычно опровергают то, что прежде считалось несомненным. Всё чаще истину приходилось доказывать объективно, эмпирическим путём, всё чаще её оценивали по полезности и соответствию реальной действительности. Как следствие, интуитивный образ мышления начинал считаться несостоятельным. Из хранителей прежних достижений богословы превращались в первооткрывателей и узких специалистов. «Человек эпохи Возрождения» с его энциклопедической эрудицией отошёл в прошлое. Стало практически невозможно быть экспертом в одной области и одновременно как следует разбираться в другой. Рационализм философского движения, известного как Просвещение, поощрял аналитический способ мышления: вместо того, чтобы пытаться увидеть цельную картину, охватить вещи в их совокупности, люди учились препарировать действительность и изучать её составляющие. Всё это окажет глубокое влияние на прочтение Библии.
В своём основополагающем трактате «Распространение образования» (1605 г.) Фрэнсис Бэкон (1561–1626), лорд-канцлер при английском короле Якове I, одним из первых заявил, что даже самые священные доктрины должны подчиняться строгим методам эмпирической науки. Если эти убеждения противоречат свидетельствам наших чувств, от них надлежит отказаться. Бэкон был очарован наукой, убеждён, что она спасёт мир и ознаменует тысячелетнее царство, предсказанное пророками. Поэтому её прогресс не должен тормозиться боязливыми и недалёкими церковниками. При этом Бэкон был убеждён, что не может быть противоречия между наукой и религией, ибо истина всего одна. Однако бэконовские представления о науке отличались от современных. Для Бэкона научный метод заключался в сборе доказанных фактов; он недооценивал важность предположений и гипотез в научном исследовании. Единственной достоверной информацией он почитал ту, которую мы получаем от наших пяти чувств; всё, что не может быть доказано опытным путём — философия, метафизика, богословие, искусство, мистика и мифология — было несущественным. Его определение истины оказало исключительное влияние, не в последнюю очередь — на более консервативных поборников Библии.
Новый гуманизм постепенно становился всё более враждебен религии. Французский философ Рене Декарт (1596–1650) отстаивал ту точку зрения, что нет никакой надобности в Писании, полученном путём откровения, ибо наш разум может дать нам достаточно сведений о Боге. Британский математик Исаак Ньютон (1642–1727) почти не упоминает Библию в своих обширных трудах, потому что всё его знание о Боге проистекало из напряжённого изучения Вселенной. Наука скоро освободится от иррациональных «тайн» традиционной религии. Новое религиозное учение — деизм, которое поддерживал Джон Локк (1632–1704), один из основоположников философии Просвещения, зиждилось лишь на рассудке. Иммануил Кант (1724–1804) был убеждён, что Библия, полученная в результате божественного откровения, противоречит независимости и свободе человеческого существа. Некоторые мыслители шли ещё дальше. Шотландский философ Дэвид Хьюм (1711–1776) утверждал, что нет причин верить во что-то, выходящее за пределы нашего чувственного опыта. Дени Дидро (1713–1784), философ, критик и романист, попросту не задавался вопросом, есть Бог или нет, а Поль Анри Гольбах (1723–1789) и вовсе утверждал, что вера в сверхъестественного Бога — акт трусости и отчаяния.
При этом многие из рационалистов были влюблены в греческую и римскую античность, которая, казалось, выполняла для них многие из функций Писания[489]. Когда Дидро читал классиков, он испытывал «восхищение… радостный трепет… божественное вдохновение»[490]. Жан-Жак Руссо (1712–1772) признавался, что он будет изучать греческих и римских авторов снова и снова. «Я пламенею!» — восклицал он, читая Плутарха[491]. Когда английский историк Эдвард Гиббон (1737–1794) впервые посетил Рим, он понял, что не может продолжать исследование, так как был «взволнован» столь «сильными чувствами» и испытывал квазирелигиозное «опьянение» и «восторг»[492]. Все они вкладывали в эти древние произведения свои глубочайшие стремления, позволяли им формировать свой ум, питать внутренний мир, и обнаруживали, что эти тексты даруют им мгновения сверхъестественных переживаний.
Другие учёные-скептики применяли к Библии свои критические методы. Барух Спиноза (1632–1677), еврей-сефард испанского происхождения, уроженец вольного города Амстердама, изучал математику, астрономию, физику и нашёл, что эти знания несовместимы с его религиозными представлениями[493]. В 1655 г. он начинает высказывать сомнения, которые обескураживают всю его общину: явные противоречия в тексте Библии доказывают, что она не может иметь божественного происхождения. Сама идея откровения является заблуждением, и сверхъестественного божества не существует: то, что называют «Богом» — это просто сама природа. 27 июля 1656 г. Спиноза был исключён из синагоги и стал первым человеком в Европе, успешно обходившимся без официальной религии. Спиноза отверг общепринятую веру как «паутину бессмысленных тайн»; он предпочёл получать то, что называл «блаженством» путём свободного распоряжения своим разумом[494]. Спиноза изучал исторический контекст и литературные жанры Библии с беспрецедентной объективностью. Он был согласен с ибн Эзрой, что Моисей не мог написать всё Пятикнижие, и, более того, пришёл к мнению, что дошедший до нас текст Библии был создан несколькими различными авторами. Он стал первооткрывателем историко-критического метода, который позднее будет называться библейской текстологией.
Моисей Мендельсон (1729–1786), блестящий сын бедного учителя Торы из города Дессау в Германии, был менее радикален. Он увлекался новыми светскими науками, но, подобно Локку, был способен принять идею милосердного Бога, которая казалась ему очевидной. Он стал основоположником движения Хаскала, еврейского «просвещения», которое представляло иудаизм как рациональную веру, соответствующую веяниям Нового времени. На горе Синай Бог явил себя людям в виде свода законов, а не набора доктрин, так что еврейская религия имеет отношение лишь к этике, оставляя разум абсолютно свободным. Прежде чем принять авторитет Библии, евреи должны убедиться в разумности её требований. Эти воззрения мало походили на иудаизм. Мендельсон пытался вместить религию в рационалистическую форму, чуждую всякой духовности. Несмотря на это, множество евреев, которых стали называть маскилим («просвещённые»), были готовы следовать за ним. Они стремились избавиться от интеллектуальных ограничений, налагаемых гетто, влиться в общество неевреев, изучать новые науки и получить возможность считать собственную веру своим личным делом.
