Жан-Мишель Кинодо - Приручение одиночества. Сепарационная тревога в психоанализе
«Когда я чувствую внутреннюю пустоту, – продолжает пациентка, – я понимаю, что, наверное, я вела себя так детстве, но теперь я сама веду себя так, и тогда я чувствую, что идентифицируюсь с моей матерью времен моего детства».
[Она начинает лучше различать прошлое и настоящее: прошлое более не является разыгрываемым повторением событий бессознательного опыта детства, но становится воспоминанием, в то время как настоящее принадлежит нам.]
«Я заметила, что неумышленно идентифицируюсь со своей матерью, – продолжает она, – я думала, что изгнала ее и избавилась от нее, а теперь я открываю, что я идентифицировалась с ней, что мои тревоги были так же ее тревогами, что мое чувство одиночества было и ее тоже; она привыкла чувствовать себя исключенной, и я тоже чувствовала себя исключенной». [Идентификация, которую упоминает анализандка, на самом деле больше является интроекцией – то есть интернализацией объекта, с которым она сливалась в отщепленной части Эго (в данном случае она сливалась с матерью: «Я всегда была своей матерью»); уменьшение проекций в пользу возрастающей интернализации постепенно приводит к лучшей дифференциации между Эго и объектом, что способствует установлению постэдипальных интроективных идентификаций, характерных для проработки эдипова конфликта.]
После молчания в конце сессии она говорит: «Я действительно хочу снова стать собой».
Принимая во внимание качество изменений, представляющих фазу интеграции психической жизни, аспекты которой представлены в этом случае, для демонстрации установления нового равновесия между Эго и объектами, я представляю понятие «портанс», которое собираюсь обсудить.
От сепарационной тревоги к портансу
По мере развития прогресса в анализе, проявления сепарционной тревоги становятся менее частыми и интенсивными, поскольку развивается и изменяется качество трансферентных отношений. Среди множества аспектов новых переживаний, возникающих в результате этих трансформаций, мне хотелось бы обратить внимание на качество портанса внутреннего объекта, которое можно наблюдать у анализандов, достигших, пусть даже не полностью, стадии психической интеграции и равновесия. Это ощущение портанса воспринимается анализандом и аналитиком подобно приобретению автономности, связанной с зависимостью, и как утверждение идентичности анализанда, который начинает чувствовать себя действительно самим собой, предвещая таким образом окончание анализа. Я использую это качество портанса интернализованного объекта для обозначения приятного ощущения способности «летать на собственных крыльях», поскольку анализанд чувствует, что приобрел способность поддерживать себя, что делает его независимым от объекта, в «заботе» которого он нуждался до этого. Это новые сложные ощущения, в которых радость смешивается с небольшим страхом, переживанием чувства быть самим собой, знанием, что можно управлять собой, осознавая свои ограничения во времени и пространстве, и восприятием приходов и уходов объекта без чрезмерной тревоги. Новизна и удовольствие от этих переживаний возможности «поддерживать себя» вместо зависимости от объекта вызывает чувство ликования, которое проявляется так же в определенных снах о приобретении крыльев или полете, имеющих свойства интеграции, как мы увидим далее. Однако это ликование имеет и свою теневую сторону; оно связано с печалью, поскольку содержит понимание, что наша жизнь и жизнь объекта имеет начало и конец, осознание собственной смерти и преходящего характера объекта, а также понимание, что отношения с аналитиком тоже закончатся. На мой взгляд, портанс не имеет ничего общего с всемогуществом или манией.
Чувство успешности «полета на собственных крыльях» возникает легко, и когда оно замечается анализандом и аналитиком, то воспринимается скорее как нечто само собой разумеющееся. Вместе с тем, так же как и все жизненные процессы, которые обусловливают удовлетворительное функционирование, оно воспринимается в момент открытия, а затем перестает замечаться. Портанс обозначает кульминацию медленного и безгранично сложного процесса, который трудно уловить, поскольку он принадлежит к категории таких знакомых, но вместе с тем малоизвестных эмоций. На них ссылался Фрейд, когда писал об «аффективном состоянии, хотя мы невежественны в том, что есть аффект» (Freud, 1926d:132). Описать аффект так же трудно, как описать впечатление от музыки или от зрительного восприятия.
Гипотеза о постепенном приобретении чувства портанса в ходе анализа пришла ко мне в результате ряда наблюдений.
Как каждый аналитик, я наблюдал, что перерывы между встречами анализанда и аналитика, происходящие день за днем, неделя за неделей, во время отпусков, так же как и окончание анализа, переживаются анализандом как многочисленные примеры случаев, когда аналитик позволяет анализанду «уйти», и эти случаи имеют двойное значение. С одной стороны, эти позволения уйти могут восприниматься с тревогой, как многие оставления, и переживаться в снах как головокружительное падение. С другой стороны, они могут восприниматься как свидетельство уверенности аналитика в автономности анализанда и в том, что анали-занд найдет в себе ресурсы, которые, как думает анализанд, есть только у аналитика.
Однажды у меня была пациентка, которая очень сильно реагировала на сепарации проявлениями отчаяния или ярко выраженными соматическими симптомами. Тем не менее, часто во время последней перед перерывом сессии она прерывала свои возмущенные речи, чтобы сказать мне, что она знает, что уверена в себе и своих возможностях справляться с беспокойством во время моего отсутствия. Она выражала, таким образом, весь широкий спектр аффектов, связанных с депрессивной позицией, проработкой ее бессознательной вины, чувства благодарности и желания искупления своей вины после атак на меня. И все же я верил, что оставление для нее означало не только отвержение, но и мою уверенность в ней и разрешение «лететь на своих крыльях».
Важно подчеркнуть это в интерпретациях, поскольку часто даются интерпретации в терминах защиты – страха анализанда быть брошенным аналитиком, – а не в плане позитивных чувств, которые приобретаются благодаря этому опыту. Когда анализанд замечает возможность получить независимость, он иногда отступает назад, опасаясь того, что этот импульс может быть истолкован аналитиком как желание покинуть его. В этом случае существует риск смешения чувства независимости от объекта с равнодушием к нему. Может быть, полезно дать понять анализанду, что приобретение крыльев не означает выбор возможности обходиться без объекта. В действительности анализанд сохраняет отношения с объектом, но качество этих отношений меняется: свобода, которую он предоставляет другим, является символом доверия и условием любви к объекту. В свою очередь, аналитик может сопротивляться принятию автономии анализанда, но ему часто необходимо выразить в своих интерпретациях позитивный характер этих импульсов к независимости.
У меня есть вторая причина для постулирования качества портанса. Этой причиной являются мои наблюдения недостаточности этого качества при многих психопатологических состояниях и его разрушения при депрессивных состояниях, когда индивид, кажется, утрачивает способность к самостоятельной поддержке и чувствует возрастающую потребность в зависимости от внешних и внутренних объектов. Я уверен, что ряд симптомов, описанных как разрушение Эго, характерных для депрессии, на самом деле имеют отношение к разрушению портанса, которое, в свою очередь, связано с потерей поддерживающих качеств интернализованного объекта. Так я рассматриваю симптом подавленности, так называемой недостаточности «силы воли» – то есть неспособности человека, испытывающего депрессию, взяться за дело и принять определенное направление, поскольку он не знает, кто он и чего он сам хочет: это разновидность ощущения, выраженного фразой «я чувствую себя аморфной массой».
В дополнение к психической фрагментации, связанной с расщеплением и разрушением цементирующей основы, поддерживающей целостность мыслей субъекта, чувство утраты Эго, вызванное утратой объекта, приводит к исчезновению чувства удерживания и поддержки на гребне и на спаде волны и появлению чувства нахождения во власти волн.
Описывая меланхолическую подавленность в 1917 году, Фрейд использовал различные слова для того, чтобы выразить разрушение Эго, характерное для депрессии: некоторые из этих слов подчеркивают моральное унижение, соответствующее обесцениванию себя и самокритике (er erniedrigt sich, переведенное как «он унижает себя» [Freud, p. 247]), в то время как другие слова больше подчеркивают разрушение Эго, его «низвержение» и истощение (eine ausserordentliche Herabsetzung seins Ichgefühls, eine grossartige Ichverarmung [GW 1917e, 10: 431]), и в стандартном издании они истолковываются как «чрезвычайное уменьшение самоуважения и значительное истощение Эго» [p. 246]). Слова, выбранные Фрейдом в его родном языке, возможно, более красноречиво, чем английский или французский перевод, передают идею подавленного состояния Эго. На мой взгляд, оправдано провести тонкую грань между формами унижения Эго, одна из которых соотносится с утратой портанса, в том смысле, который я придаю этому, а другая – с моральным унижением садизма Супер-Эго, обращенного против Эго.
