Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд
В драме «Эрнани» В. Гюго разбойник, принявший участие в заговоре против своего короля Карла I Испанского (императора Карла V), попадает в руки могущественного врага. Изобличенный заговорщик предвидит горькую участь – ему отрубят голову. Но это будущее не мешает ему признаться, что он, дескать, потомственный гранд и не намерен отказываться от преимуществ, положенных аристократам. Испанский гранд вправе стоять с покрытой головой в присутствии своего короля. А потому
«С покрытой головой
У нас есть право пасть на плахе пред тобой»[170].
Это отменный юмор, а если мы, слушатели, не смеемся здесь, то лишь потому, что наше изумление превосходит юмористическое удовольствие. В случае же с преступником, который боится простудиться на пути к виселице, мы смеемся от всей души. Ситуация, приводящая преступника в отчаяние, подразумевает сострадание, но это сострадание встречает задержку, так как мы понимаем, что тот, кого гибель затрагивает непосредственно, нисколько не озабочен серьезностью происходящего. От этого понимания затрата энергии на сострадание, к которой мы были подготовлены, не происходит, и мы выражаем ее в смехе. Беспечность преступника, стоившая ему, как мы замечаем, немалых затрат психической энергии, как будто заражает нас самих.
Экономия сострадания – вот один из наиболее частых источников юмористического удовольствия. Юмор Марка Твена обычно использует этот механизм. Например, Твен рассказывает следующий случай из жизни своего брата. Однажды тот, подвизаясь в большом предприятии по строительству железных дорог, взлетел на воздух из-за преждевременного взрыва мины и упал опять на землю далеко от места своей работы. В нас этот случай неизбежно пробуждает чувство сострадания к несчастному. Хочется спросить, не был ли он ранен. Но рассказ продолжается дальше: оказывается, у брата удержали заработок за полдня, поскольку «он отлучился со службы». Это уточнение целиком отвлекает нас от сострадания, делает нас почти такими же безжалостными, как работодатель, и вызывает почти сходное безразличное отношение к возможному урону здоровью брата. В другой истории Твен излагает нам свою родословную, которую он ведет от одного из спутников Колумба. После того как он изобразил характер этого предка, весь багаж которого состоял из нескольких пар белья, причем каждая пара имела другую метку, то мы начинаем смеяться – не иначе как за счет экономии благоговения, которому готовы были предаться в начале повествования о родословной. Для механизма юмористического удовольствия нет препятствия в понимании того, что эта родословная вымышлена, что вымысел служит здесь выражением сатирического намерения и подчеркивает излишнюю красочность в подобных сообщениях других людей. Еще один рассказ Марка Твена[171] излагает, как брат автора построил себе подземное жилище, куда принес кровать, стол и лампу. Крышей над головой служил большой, продырявленный в середине кусок парусины. Ночью через отверстие в крыше на пол упала корова, которую гнали домой, и погасила лампу. Брат автора стойко помог вытащить животное наверх и привел все в порядок. Так повторилось и на следующую ночь, и на следующую – без конца. История производит комическое впечатление из-за многократного повторения. Но Твен заканчивает ее вот таким образом: на сорок шестую ночь, когда корова снова упала вниз, его брат заметил: «Дело начинает принимать однообразный оборот». Тут мы просто не можем не испытать юмористическое удовольствие, так как уже давно ожидали услышать, как брат автора выразит свою досаду по поводу упорного невезения. Надо отметить, кстати, что толика юмора, которую мы сами вносим в нашу жизнь, проистекает, из досады взамен гнева[172].
Виды юмора чрезвычайно разнообразны – в зависимости от природы аффективного возбуждения, за счет экономии которого он создается. Это сострадание, досада, боль, умиление и т. д. Ряд поистине бесконечен, так как область юмора становится все шире. Художнику или писателю удается юмористически одолеть непобедимые прежде аффективные возбуждения, сделать их источником юмористического удовольствия с помощью тех же приемов, что и в предыдущих примерах. Художники журнала «Симплициссимус» поражают нас тем, что производят юмор из ужасных, отвратительных фактов. Впрочем, формы проявления юмора определяются двумя особенностями, связанными с условиями его возникновения. Во-первых, юмор может сливаться с шуткой или иным видом комического, причем на его долю выпадает задача устранить заложенную в ситуации возможность развития аффекта, который явился бы препятствием для ощущения удовольствия. Во-вторых, он может полностью или частично упразднить развитие аффекта, что случается даже чаще, так как это легче сделать. В результате появляются различные формы «мрачного» юмора[173], этакий смех сквозь слезы. Юмор отнимает у аффекта часть энергии и придает аффекту юмористический оттенок.
Юмористическое удовольствие от сочувствия возникает, как можно заметить из предыдущих примеров, с помощью особой техники, которую можно сравнить с приемом смещения. Посредством этой техники предполагаемый выплеск аффекта лишается своего объекта, и энергия направляется на нечто другое, нередко второстепенное. Но для понимания того душевного процесса, который осуществляется благодаря смещению, это описание ничего не дает. Мы видим, что индивидуум, воспринимающий юмор, как бы подражает творцу юмористического замечания, но не узнаем при этом ничего о тех силах, которые трудятся в психике творца.
Можно лишь отметить, что если кому-нибудь удается пренебречь, например, болезненным аффектом, противопоставляя величину мировых интересов своему собственному ничтожеству, то мы не усмотрим здесь никакого проявления юмора. Это будет проявление философского мышления, и мы не получим никакого удовольствия, отождествляя себя с этим человеком. Юмор, следовательно, невозможен при сосредоточении сознательного внимания, как невозможно и комическое сравнение, которое связано условием оставаться предсознательным или автоматическим.
Частичную разгадку юмористического смещения можно получить, если рассматривать его с точки зрения защитных процессов, которые являются психическими аналогами рефлекса к бегству. Они преследуют цель предупредить возникновение неудовольствия из внутренних источников. Выполняя свою задачу, они предстают в душевной жизни этаким автоматическим регулятором, который в итоге все же оказывается чем-то ущербным для нас и подлежит поэтому вытеснению со стороны сознательного мышления. Я выявил, что определенная разновидность такой защиты – неудавшееся вытеснение – становится значимым для развития психоневрозов. Юмор может трактоваться как высшая из этих защитных функций. Он не скрывает от сознательного внимания содержания представлений, связанных с мучительным аффектом, в отличие от вытеснения, а потому успешно преодолевает
