Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд
Присоединим сюда вышеприведенную схему случаев, в которых возможен комизм. Мы сказали, что комическая разница получается или а) от сравнения между другим человеком и мною; б) от сравнения, производимого исключительно в пределах другой личности; в) от сравнения, производимого исключительно в пределах моего «я».
В первом случае другой человек кажется мне ребенком, во втором – он сам опускается до ступени ребенка, в третьем – я нахожу ребенка в себе самом.
К первому случаю относится комизм движения и форм, душевных проявлений и характера. В инфантильном состоянии ему соответствует любовь к движениям, умственная и нравственная недоразвитость, как у ребенка, отчего глупый взрослый кажется мне комичным, напоминая ленивого ребенка, а злой напоминает ребенка избалованного. О детском удовольствии, утраченном взрослым человеком, можно говорить только тогда, когда речь идет о свойственной ребенку любви к движениям.
Второй случай, при котором комизм неразрывно связан с сочувствием, охватывает многочисленные случаи: и комизм ситуации, и преувеличения (карикатуры), и подражания, и унижения с разоблачениями. В этом случае уместна, по большей части, инфантильная оценка, так как комизм ситуации основан преимущественно на затруднениях, в которых мы вновь встречаем детскую беспомощность. Наихудшее из этих затруднений – нарушение прочих функций повелительными требованиями, которые предъявляются естественными потребностями – соответствует тому состоянию ребенка, когда налицо недостаточное владение телесными функциями. Если комизм ситуации оказывает воздействие через повторения, то тем самым он опирается на свойственное ребенку удовольствие от длительного повторения, которым дети так досаждают взрослым (одни и те же вопросы и истории). Преувеличение, доставляющее удовольствие и взрослым, находя обоснование в критике, связано с характерным для ребенка отсутствием чувства меры, с незнанием всех количественных соотношений, которые впоследствии изучаются как качественные. Сохранение чувства меры, или умеренность, есть плод позднейшего воспитания, она приобретается путем взаимного торможения душевных порывов, воспринимаемых в определенных сочетаниях. Если сочетания ослабляются, как в бессознательном сновидении и при моноидеизме[168] психоневрозов, то вперед выступает отсутствие чувства меры, свойственное ребенку.
Комизм подражания казался сравнительно трудным для нашего понимания до тех пор, пока мы стали не учитывать инфантильность. Но подражание – это излюбленный детский прием, движущая сила большинства детских игр. Честолюбие ребенка направлено гораздо меньше на выделение среди равных себе, чем на подражание взрослым. От отношения ребенка к взрослому зависит и комизм унижения, которому соответствует тот случай, когда взрослый снисходит к детской жизни. Вряд ли что-нибудь может доставить ребенку больше удовольствия, чем ситуация, когда взрослый отказывается от подавляющего превосходства и играет с ним как с равным себе. Уменьшение затрат, доставляющее ребенку чистое удовольствие, превращается у взрослого – в форме уничижения – в средство искусственного вызывания комизма и в источник комического удовольствия. О разоблачении мы уже знаем, что оно является производным унижения.
На наибольшие трудности наталкивается инфантильное условие третьего рода – комизм ожидания. Этим, конечно, объясняется то, что классические авторы, поставившие в своем изложении комизма этот случай на передний план, не сочли нужным принять во внимание инфантильность комизма. Комизм ожидания ребенку чужд, способность к нему приходит очень поздно. Ребенок в большинстве тех случаев, которые кажутся взрослому комическими, чувствует, полагаю, только разочарование. Но можно было бы связать с блаженством ожидания и легковерием ребенка понимание того факта, что человек кажется комичным, «как ребенок», когда испытывает комическое разочарование.
* * *
Будь результатом вышеизложенного некий шанс на раскрытие сущности комического чувства, гласи наша формулировка, что комично все, непригодное для взрослого, то я все равно, по причине моего отношения к проблеме комизма, не нашел бы в себе достаточно смелости отстаивать это положение столь же ревностно, как прочие, приведенные ранее. Я не могу решить, является ли снисхождение к ребенку частным случаем комического унижения; быть может, всякий комизм сводится к такому снисхождению[169].
Исследование комического при всей своей беглости было бы неполным без нескольких замечаний о юморе. Родство комизма с юмором столь мало подлежит сомнению, что попытка объяснения комизма должна содержать по меньшей мере элемент, важный для понимания юмора. При несомненном обилии верных и метких оценок юмора (одного из высших психических проявлений, которое пользуется особым вниманием мыслителей) нельзя не предпринять попытку выразить его сущность и приблизить ее к нашим формулам для остроумия и комизма.
Мы видели, что высвобождение мучительных аффектов является сильнейшим препятствием для комического впечатления. Так как бесцельное действие наносит ущерб, глупость приводит к несчастью, а разочарование причиняет боль, то все это исключает возможность вызвать смех – по крайней мере, у того, кто не может отделаться от неудовольствия, кто сам его испытывает или кого оно затрагивает. При этом человек непричастный показывает своим поведением, что ситуация располагает всеми признаками, вызывающими смех. Юмор есть средство получения удовольствия, несмотря на препятствующие мучительные аффекты. Он подавляет развитие аффектов и занимает их место. Условием для появления юмора можно считать ситуацию, в которой мы, сообразно с нашими привычками, должны были бы пережить мучительный аффект, но поддаемся влиянию мотивов, призывающих к подавлению этого аффекта in statu nascendi (с самого начала). Следовательно, в подобных случаях человек, которому нанесен урон или причиняется боль, может получить разве что юмористическое удовольствие, в то время как человек непричастный смеется от удовольствия комического. Удовольствие от юмора возникает ценой неосуществившегося аффекта (не получается сказать иначе); оно обусловлено экономией аффективных затрат.
* * *
Юмор – наиболее легко удовлетворяемая разновидность комизма. Тут достаточно всего одного человека; присутствие второго не прибавляет ничего нового. Я могу сам наслаждаться возникшим во мне юмористическим удовольствием, не испытывая потребности поделиться с кем-то еще. Нелегко установить, что конкретно происходит в человеке при возникновении юмористического удовольствия, но можно составить определенное мнение об этом, если изучить случаи, когда я, как слушатель, читатель или очевидец, получаю, благодаря пониманию человека с юмором, такое же удовольствие, как и он сам. Грубейший образчик юмора, так называемый «юмор висельников» (Galgenhumor), поможет нам разобраться. Преступник, которого ведут в понедельник на казнь, говорит: «Ну, неделька вроде задалась». Перед нами, в общем-то, шутка, меткое замечание; но, с другой стороны, оно до бессмысленности неуместно, так как дальнейших событий для осужденного в эту неделю не будет. Нужно обладать юмором, чтобы создать такую шутку вопреки всему тому, что отличает начало данной недели от других и пренебречь отличием, побуждающим к совершенно особым переживаниям. Так же обстоит дело, когда преступник по пути на казнь выпрашивает шарф и закутывает
