Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд
При всей притягательности анализа этих тончайших условий комического удовольствия следует признать, что ни образование автора этих строк, ни его повседневная деятельность не дают ему права выходить в своем исследовании далеко за пределы области остроумия. Еще он должен сознаться, что именно тема комических сравнений заставила его остро ощутить свое невежество.
Итак, мы охотно напоминаем, что многие ученые отвергают строгое понятийное и материальное различие между остроумием и комизмом (в отличие от нас) и склонны считать шутки простым «комизмом речи» или «комизмом слов». Для проверки этого взгляда мы хотим выбрать по одному примеру умышленного и невольного комизма речи для сравнения с шутками (мы уже отмечали, что считаем себя в состоянии отличить остроумную фразу от комической).
Фраза «С трудом и вилкой мать вытащила его из похлебки» просто комична, а вот рассуждение Гейне о четырех сословиях, на которые делится население Геттингена («студенты, профессора, филистеры и скот») уже чрезвычайно остроумна.
За образец умышленного комизма возьмем «Виппхена», сочинение Штеттенхайма[159], которого прозвали острословом за отменное умение смешить. Это умение фактически определяет качество, которым человек обладает, в противоположность свойству, которым шутка наделяется. Неоспоримо, что письма корреспондента Виппхена из Бернау остроумны в том отношении, что в них встречается множество острот, в том числе вполне удачных («празднично раздетые» – о празднестве у дикарей). Но своеобразный характер этих произведений зависит не от отдельных шуток, а от комизма речи, который обильно в них струится. Мнимый автор этого текста явно подразумевался как сатирический образ, как пародия на Шмока в изложении Фрейтага[160], на одного из тех невежд, которые торгуют и злоупотребляют культурным достоянием нации. Но удовольствие от комического постепенно оттеснило это сатирическое намерение. По большей части рассуждения Виппхена суть образцы «комической бессмыслицы». Автор книги воспользовался (обоснованно, надо отметить) веселым расположением духа, которое обеспечивается этими образцами, чтобы наряду с допустимыми шутками приводить разного рода пошлости, сами по себе недопустимые. Бессмыслицы в «Шутках» кажутся специфическими из-за своей особой техники. Если присмотреться, сразу бросаются в глаза признаки, которые накладывают свой отпечаток на все сочинение. Виппхен прибегает в основном к соединению (слиянию), к изменению известных оборотов речи, к цитатам и подмене последних более изысканными и более весомыми средствами выражения. Налицо некое сближение с техническими приемами остроумия.
Вот образчики слияний (из предисловия и первых страниц текста):
«В Турции столько золота, wie Heu am Meere (сколько сена в море)»; это выражение составлено из двух оборотов речи: «Золото wie Heu (как сено)» и «Золото wie Sand am Meere (сколько песка в море)».
Или: «Я лишь безлиственный столп (Eine ent-laubte Säule[161]), памятник исчезнувшего великолепия»; это сгущение оборотов «безлиственная порода» и «памятник былого величия».
Или: «Где нить Ариадны, которая вывела из Сциллы этих Авгиевых конюшен?». Здесь перед нами сразу три элемента, принадлежащих трем греческим мифам.
Изменение и замену одного другим можно без натяжки объединить. Их характер вытекает из нижеследующих примеров, характерных для изречений Виппхена, в которых между строк всегда сквозит другой, расхожий, в большинстве случаев банальный смысл (cliche).
«Mir Papier und Tinte hüher zu hängen» («Подвесить бумагу с чернилами повыше»). Обычно говорят: «einem den Brotkorb hüher hängen» («подвесить корзину с хлебом», то есть, образно выражаясь, затруднить кому-то жизнь). Почему бы не расширить метафору на остальной материал?
«Битвы, в которых русские оставались то в дураках, то в умниках». Нам известен только первый оборот речи; не так уж бессмысленно ввести в употребление и второй, по аналогии с первым.
«Еще в юности во мне уже пробудился Пегас». Если заменить имя «Пегас» словом «поэт», то перед нами предстанет автобиографический оборот речи, потерявший ценность из-за частого употребления. Имя «Пегас» не подходит, конечно, для замены слова «поэт», но состоит с ним в связи по смыслу и является высокопарным.
«Так прожил я свое тернистое короткое платье». Это описание вместо простого оборота «Вырасти из коротких штанишек» – одна из описательных фигур речи, связанных с понятием «детство».
Среди обилия изречений Виппхена можно выделить некоторые в качестве образцов чистого комизма – будь то комического разочарования («Исход сражения метался туда и сюда несколько часов, но наконец все завершилось вничью») или комического разоблачения (неведения: «Клио, медуза истории»). Встречаются и цитаты: «Habent sua fata morgana» («У каждого своя фея Моргана»)[162]. Но нас больше интересуют слияния и изменения, воспроизводящие известные технические приемы остроумия. Например, можно сопоставить с изменениями такие шутки, как: «Он имеет великое будущее позади себя», «Он набитый идеалист» или «измененные» шутки Лихтенберга: «Новые курорты хорошо лечат» и т. п. Можно ли назвать изречения Виппхена, который пользуется той же самой техникой, шутками – или они чем-то отличаются от шуток?
С ответом мы не затруднимся. Вспомним, что шутка воспринимается слушателем двояко, что она вынуждает к двум различным толкованиям. В «бессмысленных» шутках вроде упомянутых выше одно толкование, сообразующееся с буквальным значением, все сводит к бессмыслице, но другое, следуя намекам, проникает в бессознательное слушателя и там находит внятное значение. В изречениях Виппхена, имеющих сходство с шутками, один из этих ликов остроумия пуст, он как бы стерт; это голова двуликого Януса, у которой осталось одно лицо. Если техника ухитрится заманить нас в
