Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд
Описание производства табака у Хевеши: «Ярко-желтые листья… окунали в раствор и растворяли в нем» (многократное употребление одного и того же материала).
Мадам де Ментенон[157] в обществе называли мадам де Ментенан (Maintenant, изменение имени).
Профессор Кэстнер сказал одному князю, что встал перед телескопом во время лицезрения звезд: «Мой принц, вы, конечно, светлейший (dur-chlauchtig), но не прозрачный (durchsichtig)».
Графа Андраши прозвали «министром прекрасной внешности»[158].
Можно еще отметить, что все остроты с «бессмысленным фасадом» кажутся комическими и должны, следовательно, оказывать соответствующее воздействие. Однако я напоминаю о том, что подобные остроты зачастую действуют на слушателя иначе, вызывают смущение и склонность к их неприятию. Значит, надо установить, является ли бессмысленность в шутке комической – или всего-навсего сугубой, неприкрашенной бессмыслицей. Этого мы еще не выяснили, а потому заключаем, что шутки по их природе надлежит отличать от комизма, что они порой совпадают с комическим – в некоторых частных случаях и по своему стремлению извлекать удовольствие из умственных источников.
В изучении отношений остроумия к комизму перед нами всплывает то отличие, которое нужно признать важнейшим и которое указывает одновременно на основную психологическую черту комизма. Источник удовольствия от шуток мы по необходимости перенесли в бессознательное, но нет ни малейшего повода к тому, чтобы поступать так же с источником комического удовольствия. Наоборот, все наши исследования дают понять, что источником комического удовольствия является сравнение двух затрат, и обе мы должны отнести к предсознательному. Остроумие и комизм различаются в первую очередь психической локализацией; шутка, можно сказать, есть вклад в комическое из области бессознательного.
Нет нужды извиняться за уклонение от темы изложения, ведь именно взаимоотношения остроумия и комизма побудили нас предпринять исследование комического. Но настала пора вернуться к главной теме – к обсуждению приемов, которые служат искусственному созданию комизма. Мы уже рассмотрели карикатуру и разоблачение, отыскав в этих разновидностях комизма указания, полезные при анализе комизма подражания. В большинстве случаев подражание, как правило, присутствует в карикатуре – например, в преувеличении отдельных, пусть в остальном не то чтобы ярких особенностей – и носит уничижающий характер. Однако его сущность этим обстоятельством не исчерпывается. Неоспоримо, что оно само по себе есть обильный источник комического удовольствия, так как мы особенно охотно смеемся над удачным подражанием (которому нелегко дать удовлетворительное объяснение, если не присоединиться к мнению Бергсона – что комизм подражания очень близок комизму психического автоматизма). Бергсон (1900) полагает, что у одушевленного объекта комически действует все то, что заставляет думать о неодушевленных механизмах. Его формулировка этого положения гласит: «Mecanisation de la vie» («Механизация жизни»). Он объясняет комизм подражания, ставя его в связь с проблемой, которую выдвигал еще Паскаль в своих «Размышлениях»: почему мы смеемся при виде двух похожих лиц, из которых каждое само по себе вовсе не смешно. «Живое никогда, согласно нашим ожиданиям, не должно повторяться в тождественном виде. Когда видим такое повторение, мы предполагаем нечто механическое, таящееся за живым». Когда человек видит два почти схожих друг с другом лица, то сразу возникает мысль о двух отпечатках одной и той же формы или об одном и том же приеме механического изготовления. Иначе говоря, причиной смеха в таких случаях является разлад между живым и неживым, если угодно, деградация живого в неживое. Если согласиться с этими как будто обоснованными выводами Бергсона, нетрудно будет совместить его мнение с нашей формулировкой. Опыт учит, что всякое живое существо отличается от прочих и требует от нашего разума некоторых затрат энергии, а мы разочаровываемся, когда оказывается, что не нужно производить никаких новых затрат вследствие полного тождества или вводящего в заблуждение подражания. Но это разочарование сродни облегчению, а ставшая излишней затрата ожиданий находит свою разрядку в смехе. Эта же формула охватывает все случаи, которые Бергсон признает комическим оцепенением (raideur), – профессиональные привычки, установленные воззрения, обороты речи, воспроизводимые то и дело. Все это восходит к сопоставлению затрат ожидания с той затратой, которая необходима для понимания тождественного объекта, причем большая затрата ожидания опирается на осознание индивидуального разнообразия и пластичность всего живого. Следовательно, при подражании источником комического удовольствия является не комизм ситуации, а комизм подражания.
Раз уж мы выводим комическое удовольствие как таковое из сравнения, далее надлежит исследовать сам комизм сравнения, который тоже служит способом искусственного создания комизма. Наш интерес к этому вопросу повысится, если мы припомним, что и при сравнении часто испытываем сомнение – следует ли тут говорить об остроумии или перед нами просто комическое суждение.
* * *
Этот предмет заслуживает, конечно, гораздо большего внимания, чем мы можем ему здесь уделить. Главное качество, которого мы требуем от сравнения, – это его меткость: мы хотим знать, учитывает ли оно то фактическое сходство, которое существует между двумя объектами. Первоначальное удовольствие от повторного выявления сходства (Гроос) – не единственный мотив, благоприятствующий применению сравнения; сюда присоединяется и способность сравнения к такому применению, которое влечет за собой облегчение умственного труда. Так происходит именно тогда, когда (как и бывает в большинстве случаев) сравнивают менее известное с более известным, абстрактное с конкретным. Благодаря такому сравнению более чуждое и трудное для понимания становится более ясным. Подобное сравнение, в особенности сравнение абстрактного с вещественным, подразумевает некоторое унижение и некоторую экономию абстракций (в смысле мимики представлений). Однако этой экономии недостаточно для того, чтобы отчетливо выявить характер комического. Последний не выплывает внезапно, он проясняется постепенно из удовольствия от облегчения затрат, полученного в результате сравнения. Немало случаев имеет сходство с комическим, но можно усомниться в том, присущ ли им комический характер. Безусловно комично то сравнение, при котором возрастает различие в абстракциях между обоими элементами сравнения, когда нечто серьезное или чуждое нашему мышлению (прежде всего – умственного или морального свойства) сравнивается с чем-то банальным или низменным. Предыдущее удовольствие от облегчения затрат, прежнее содействие со стороны условий мимики представлений способны объяснить постепенный, определяемый количественными соотношениями переход удовольствия вообще в комическое удовольствие при сравнении. Желая избежать недоразумений, я подчеркиваю, что вывожу комическое удовольствие при сравнении не из противоположности элементов сравнения, а из различия степени абстракций. Трудно воспринимаемое, чуждое и абстрактное, то есть умственно выдающееся, разоблачается как нечто низменное, поскольку предполагается, что оно соответствует известному нам низменному, при воображении которого отсутствует всякая абстракция. Итак, комизм сравнения сводится к деградированию.
Как мы уже видели, сравнение может быть остроумным без следа комической примеси именно тогда, когда избегает унижения. Так, сравнение истины с факелом, который нельзя пронести
