Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд
* * *
Существуют и другие средства искусственного создания комического, заслуживающие особого рассмотрения и отчасти указывающие на новые источники комического удовольствия. Сюда относится, например, подражание, которое доставляет слушателям чрезвычайное удовольствие и делает комичным объект этого подражания, даже пускай последнему чуждо комическое преувеличение. Гораздо легче обосновать комическое воздействие карикатуры, чем комическое действие простого подражания. Карикатура, пародия, смена нарядов и ее противоположность (разоблачение), – все они направлены против лиц и объектов, притязающих на авторитет и являющихся в каком-либо отношении выдающимися. Это приемы принижения (Herabsetzung, как гласит удачное немецкое выражение[152]). Выдающееся – значит большое в переносном, психическом смысле. Дерзну сделать – или, лучше сказать, повторить – предположение, что оно, как и соматически большое, изображается путем увеличения затрат. Требуется совсем немного наблюдений для доказательства того, что, говоря о чем-то выдающемся, я иннервирую свой голос, придаю другое выражение лицу и стараюсь привести весь свой облик в соответствие с достоинством того, что воображается. Я принимаю при этом торжественно-почтительный тон, лишь немногим отличающийся от того, которым изъяснялся бы в присутствии выдающегося лица, государственного деятеля или великого ученого. Я едва ли ошибусь, допустив, что эта иннервация мимики представлений сопровождается увеличением затрат. Третий случай такого увеличения затрат имеет место тогда, когда я высказываю абстрактные суждения вместо обычных конкретных и пластичных соображений. Когда прием умаления великого даст мне возможность представить выдающееся как нечто обыкновенное, для которого я не должен напрягаться и в воображаемом присутствии которого я могу стоять «вольно», если вспомнить воинскую команду, то происходит экономия затрат на торжественно-почтительный тон. Сравнение этого способа представлений, возбужденного сочувствием, с привычным до сих пор способом, который тоже пытается действовать, создает различие в затратах, разряжаемое смехом.
Карикатура, как известно, унижает, выхватывая из совокупного впечатления о выдающемся объекте одну-единственную черту, которая сама по себе комична, но оставалась незамеченной до тех пор, пока воспринималась в общей картине. Ее обособление может рассмешить, и в нашем воспоминании это впечатление распространится на целое. При этом должно соблюдаться условие, согласно которому мы испытываем почтительность не только в присутствии выдающегося лица, но и в его отсутствие. Если такая незаметная в общей совокупности комическая черта в действительности отсутствует, то карикатура создает ее без всяких рассуждений, преувеличивая черту, которая сама по себе не комична. Для возникновения комического удовольствия показательно, что такое ложное изображение действительности не наносит существенного ущерба впечатлению от карикатуры.
Пародия и переодевание добиваются унижения возвышенного иным способом – нарушая единство между известными характерными чертами и людскими поступками и речами, подменяют сами выдающиеся фигуры или их речи более низкими аналогами. Этим они отличаются от карикатур, но механизм производства комического удовольствия остается тем же самым – и он же действует при разоблачении, которое пускается в ход, когда кто-нибудь добился уважения и власти обманом, хотя в действительности не заслуживает ни того, ни другого. Комический эффект разоблачения мы изучили на ряде примеров остроумия: вспомним шутку о знатной даме, которая при первых родовых болях восклицает: «Ah! mon Dieu!», но которой врач поспешил на помощь, лишь когда она закричала: «Аа-а!» Установив характерные признаки комического, мы не можем уже оспаривать тот факт, что перед нами образец комического разоблачения, что эту историю нельзя впредь относить к шуткам. Она напоминает шутку лишь общим видом и техническим приемом отображения посредством подробностей (здесь таковой является крик роженицы, выдающий ее истинное физическое состояние). При этом наша разговорная речь, если обратиться к ней за разрешением вопроса, позволяет причислить эту историю к шуткам. Объяснение таково: обыденное словоупотребление исходит вовсе не из научных выводов о сущности остроумия, к которым мы пришли в ходе кропотливого исследования. Одна из функций остроумия состоит в том, чтобы выявлять скрытые источники комического удовольствия, и потому даже отдаленное сходство позволяет считать шуткой любой прием, не вскрывающий явного комизма. Последнее замечание верно преимущественно для разоблачения, а также для всех прочих методов искусственного создания комического[153].
К «разоблачению» можно отнести и тот, уже упоминавшийся прием искусственного создания комизма, который унижает достоинство отдельного человека, выставляя на обозрение его типично человеческие слабости, в особенности зависимость душевных функций от телесных потребностей. Разоблачение тут сродни предостережению: мол, такой-то и такой-то, кем восхищаются и кого почитают как полубога, все-таки человек, как и мы с тобой. Сюда же относятся все стремления обнаружить за богатством и мнимой свободой психических функций монотонный психический автоматизм. Мы встречали примеры разоблачения в шутках о брачных посредниках – и уже тогда сомневались, имеем ли мы право причислять эти истории к шуткам. Вспомним анекдот о помощнике, который подтверждал все слова брачного посредника и в результате попал впросак, когда шадхен заявил, что невеста горбата («Ах, какой горб!»). Теперь можно вполне уверенно говорить, что это комическая история, образчик разоблачения психического автоматизма. Тем не менее указанная история служит только фасадом. Для каждого, кто привык вникать в скрытый смысл анекдотов о брачных посредниках, очевидно, что это отличная «костюмированная» шутка, а те, кому не свойственно вникать глубоко, будут рассуждать о комической истории. То же справедливо для случая с посредником, который, опровергая возражения, в конце концов воскликнул: «Да разве кто доверит этим людям хоть что-нибудь!». Это комическое разоблачение, которое служит фасадом для шутки, пусть тут характер остроумия намного заметнее, ибо речь посредника есть одновременно отображение при помощи противоположности – желая доказать, что его клиенты богаты, он вместе с тем доказывает, что они, наоборот, очень бедны. Остроумие и комизм объединяются и учат нас тому, что некоторые выражения могут быть и остроумными, и комическими.
Мы охотно пользуемся случаем перейти от комизма разоблачения к остроумию, так как нашей задачей все-таки остается, прежде всего, выяснение взаимоотношений между остроумием и комизмом, а не определение природы комического. Потому-то мы и обсудили пример психического автоматизма, по поводу которого не можем решить, комичен он или остроумен, и присоединяем сюда другой случай, в котором тоже сплетаются остроумие и комизм, – то есть «бессмысленные» остроты. Правда, наше исследование покажет, что для второго случая можно теоретически вывести совпадение остроумия с комизмом.
При обсуждении технических приемов остроумия мы нашли, что способы мышления, свойственные бессознательному, в сознании обыкновенно трактуются только как «ошибки мышления»; таков технический прием множества шуток,
