Мортимер Адлер - Шесть великих идей
Тем не менее некоторые вещи не могут быть таким образом описаны как справедливые или несправедливые. Они морально безразличны в том смысле, что не способствуют естественным правам и не противоречат им, не являются честными или нечестными, не больше и не меньше соответствуют общественным интересам.
И все-таки для общественного блага должна быть принята та или иная альтернатива. Когда это решение принято и закреплено законодательно, способ действия, определенный законом, становится справедливым, а запрещенный законом — несправедливым. В этом заключается особая истина, содержащаяся в легистской или позитивистской теории справедливости.
Если представленные мной только что формулировки верны (что должны сами для себя решить читатели), то синтез трех конфликтующих теорий был сделан при помощи отбрасывания экстравагантных заявлений, свойственных каждой из них, и признания того вклада, который каждая из них вносит в общую истину. Также необходимо собрать эти частичные истины в таком порядке, чтобы естественная теория имела больший приоритет по сравнению с прагматической или утилитаристской теорией, а они обе — по сравнению с легистской или позитивистской.
Сделав это, мы получаем четкое и адекватное выражение идеи справедливости, которое, как мне кажется, не может быть получено другим способом.
У нас все еще остаются два самых сложных вопроса о справедливости из когда-либо поставленных. Оба были сформулированы Платоном на заре западных размышлений о справедливости. На один из них, мне кажется, может быть найден ответ, а другой останется нерешенным.
Первый из этих вопросов заключается в том, почему кто-либо должен быть справедлив в своих действиях относительно других людей или общества, в котором он живет.
Этот вопрос был сформулирован Платоном в первой из двух книг «Республики» в контексте размышлений о том, получает ли справедливо действующий человек от этого выгоду с точки зрения собственного счастья. Другими словами, должен ли индивид поступать справедливо из-за того, что для него выгодно поступать именно так с точки зрения поиска своего собственного счастья?
С этой точки зрения ответ должен быть отрицательным. Даже признание того, что благородство выгодно как средство для достижения счастья, не приводит к положительному ответу.
Чтобы вести добродетельную жизнь в целом, человек, разумеется, должен делать правильный выбор с учетом необходимых и желаемых благ. Нравственное благородство можно назвать подходящей привычкой, которая позволяет человеку делать такой выбор.
Несдержанный человек ошибочно делает выбор в пользу чрезмерности желаний кажущихся благ, ведущих к мгновенному удовольствию, а не настоящих благ. То же самое может быть сказано о трусе, который за недостатком храбрости отказывается от стремления к настоящему благу из-за возможных потерь или трудностей.
Пока ясно, что быть нравственно благородным (по крайней мере в том, что касается сдержанности и смелости) не просто ценно само по себе, но также выгодно для достижения хорошей жизни. Но что насчет того аспекта нравственного благородства, который называется справедливостью?
Как мне кажется, единственный ответ заключается в труднообъяснимой истине, которую редко понимают. Если бы сдержанность, смелость и справедливость были бы тремя отдельными привычками, каждой из которых человек мог бы обладать, не имея других, то я, наверное, не знал бы, как обосновать выгоду справедливости в отношении других как средства достижения моего собственного счастья. Тем не менее, если эти три названных качества являются различными, но неразделимыми аспектами нравственного благородства как объединенного и неразделимого целого, то обоснование очевидно.
Оно может выглядеть примерно так. Я не могу достичь счастья хорошей человеческой жизни без нравственного благородства — без устоявшейся привычки к правильному выбору. Я не могу быть нравственно благородным в чем-то одном без того, потому что три названных мной аспекта нравственного благородства неотделимы друг от друга.
Я не могу быть сдержанным без того, чтобы быть смелым и справедливым. Я не могу быть смелым без того, чтобы быть сдержанным и справедливым. Если я несправедлив, то не могу быть сдержанным или смелым. Но несдержанность и недостаток храбрости будут мешать мне в достижении счастья. Следовательно, несправедливость с моей стороны также будет мешать в этом.
Чтобы преуспеть в моем стремлении к высшему благу, которым является хорошая жизнь в целом, я должен быть справедлив в своих действиях по отношению к другим людям и обществу.
То, на чем основывается эта аргументация и что объясняет ее истинность, является фундаментальным прозрением о природе нравственного благородства как направления, которое ведет человека к высшему и всеобщему благу. Наши действия помогают нам двигаться либо к цели, либо от нее.
Имеющийся выбор действий не может быть направлен в обе стороны одновременно. Мы не можем двигаться в одном направлении при помощи того выбора, который мы делаем для нашего собственного блага, и одновременно двигаться в противоположном направлении, делая выбор для блага других.
Нравственное благородство становится единым целым, в котором можно выделить несколько аспектов, но нельзя на эти аспекты разделить. Оно всегда ведет нас в одном направлении, которое мы считаем дорогой к собственному счастью или хорошей жизни других людей. Вот почему моя справедливость по отношению к другим выгодна в качестве средства, ведущего к достижению моего собственного счастья.
Второй вопрос, сформулированный Платоном, состоит в следующем: что лучше — страдать от несправедливости от рук других или самому быть несправедливым по отношению к ним? Этот вопрос, разумеется, предполагает, что перед нами стоит сложный выбор: мы должны либо несправедливо поступить по отношению к другому, либо пострадать от его несправедливого обращения с нами. Что нам следует выбрать?
Сам Платон был уверен, что всегда следует выбирать страдание от несправедливости, а не совершать ее самому. С его точки зрения, никакая несправедливость, от которой мы можем пострадать, не будет настолько же разрушительна для нашего благополучия, как выбор в пользу нравственного зла по отношению к другому. Это мнение основывается на неправильном понимании человеческого благополучия или счастья.
В конце судебного процесса над Сократом Платон слышал, как он сказал, что хорошему человеку нельзя причинить никакого вреда в этой или в следующей жизни. Если понимать это в том смысле, что нравственно хороший или благородный человек не может быть серьезно задет любыми вредоносными действиями, которые другие предпринимают по отношению к нему; другими словами, если единственный вред человек может причинить себе только сам путем нравственно неверного и неблагородного поведения, то становится понятно, почему Платон считал, что всегда гораздо лучше страдать от несправедливости, чем совершать ее.
Мое неприятие точки зрения Платона основывается на понимании человеческого счастья как обладания тем, что по-настоящему хорошо, а нравственное благо и благородство можно назвать только одним из членов этого ряда, хотя и чрезвычайно важным. Жизнь и свобода, знание и друзья, здоровье и достаточное количество материальных благ — все это настоящие блага, обладание которыми — неотъемлемое условие хорошей жизни.
Если это так, то мое стремление к счастью может быть разрушено неприятностями, от которых я буду страдать, будучи порабощенным, больным, лишенным богатства, оставленным в неведении и так далее. Все эти неприятности могут стать последствием несправедливого отношения ко мне со стороны других людей или общества в целом.
Следовательно, я полагаю, что не существует универсального ответа на вопрос Платона о совершении несправедливости и страдании от нее. В некоторых случаях, столкнувшись с таким выбором, я могу считать, что лучше пострадать от несправедливости, которая нанесет небольшой ущерб моему стремлению к счастью, чем самому допустить несправедливость, которая серьезно повредит моему нравственному облику. Тем не менее последнее может случиться только в том случае, когда мое несправедливое действие повлечет за собой схожие действия в будущем, которые поменяют мои убеждения и приведут к потере нравственного благородства, что мне представляется весьма маловероятным.
Выбор между совершением несправедливости и страданием от нее может быть сложным только в том случае, когда внешний ущерб, от которого мы будем страдать, может привести к полному лишению нас того или иного настоящего блага, необходимого для хорошей жизни. Если для того, чтобы избежать серьезных неприятностей, мы должны будем совершить акт несправедливости, который не приведет к полной потере нравственного благородства, то в этом случае может оказаться предпочтительным допустить единичную несправедливость, а не страдать от нее.
