Странники в невообразимых краях. Очерки о деменции, уходе за больными и человеческом мозге - Даша Кипер
– Питер, – сказала она строго, но участливо, – ты сошел с ума?
Вероятности этого он не исключал. Дни, похожие один на другой, вечная тревога, поток бессмысленных обвинений – очевидно, всего этого оказалось уже слишком много. Его взгляд упал на валявшийся рядом с ним леопардовый халат Мэри, который она постоянно носила. “Какой же он должен быть грязный”, – подумал Питер. Каждый вечер он порывался отнести его в стирку, но откладывал, зная, что мать это расстроит. Он поднял халат с пола и накинул ей на плечи. Она привычно в него запахнулась. Он предложил заказать пиццу и что‐нибудь посмотреть. У Мэри сразу улучшилось настроение. Когда через полчаса доставили пиццу, Мэри безмятежно сидела перед экраном, восхищаясь ловкостью Бонда. В отличие от нее Питер долго не мог отойти от случившегося. Он считал, что повел себя недостойно – и как сын, и просто как человек.
Я с нетерпением ждала каждой встречи с Питером, потому что никогда не знала, куда нас заведет очередной разговор. Но мне было очевидно, что его шутки, оживленные монологи, внезапные отклонения от темы и столь же внезапные возвращения к ней свидетельствовали о нервном и физическом истощении. Бывали дни, когда я чувствовала, что он на пределе, дни, когда он начинал рассуждать о том, как бы на его месте поступил отец. В его памяти особенно четко запечатлелась такая картина: отец сидит на высоком табурете на кухне, пытаясь читать газету, а Питер о чем‐то препирается с матерью. Обычно отец не вмешивался, но однажды на пике спора оторвался от газеты и произнес тихо, но твердо: “Питер, зачем?”
Питер повернулся к отцу, не зная, что на это ответить.
Отец был абсолютно спокоен и смотрел Питеру прямо в глаза:
– Я знаю, что вы любите поспорить, но ты так с ума сойдешь. Кончай это дело.
С тех пор прошло много лет, и все эти годы Питер чувствовал на себе этот отцовский взгляд. Хотя в наших разговорах я всегда подчеркивала, что его отцу было легче – у него был сын, который разделял с ним обязанности по уходу, в то время как Питеру со всем приходится справляться одному, – вопрос “зачем?” не отпускал его. Теперь‐то Питер понимает, что ему давно следовало научиться себя останавливать. Но если даже в обычной жизни мы постоянно втягиваемся в споры, заранее зная, что никому ничего не докажем, то что уж говорить о жизни с больными деменцией. Нас вынуждает спорить не только упрямство больного, наши принципы или интерпретатор левого полушария. Причина настолько на виду, что мы упускаем ее из виду: это – сам диалог.
Когнитивные психологи Саймон Гаррод и Мартин Пикеринг утверждают, что, несмотря на кажущуюся сложность, диалог вести легко. Их позиция до недавнего времени шла вразрез с общепринятой в научном сообществе. Считалось, что говорение и слушание – сравнительно простые действия, в то время как диалог – действие сложное, поскольку он часто бывает спонтанным и обрывочным, да еще требует постоянного переключения со слушания на говорение.
Но Гаррод и Пикеринг зашли с другого конца: вести диалог сложно, только если считать, что слушание и говорение – два не связанных друг с другом процесса, в которые вовлечены разные нейронные сети. Именно так диалог и воспринимали, пока производство речи и восприятие речи рассматривались как разные когнитивные функции, которые надлежало изучать по отдельности и только в лабораторных условиях[232].
Но по итогам недавнего исследования возникла новая теория, предложившая считать слушание и говорение единым сочлененным действием, в котором “взаимонастроенность”[233] собеседников друг на друга связывает их “перцептивно-поведенческой нитью”. В результате слушающий и говорящий отзеркаливают один другого, подобно тому как мотонейроны в нашем мозгу отзеркаливают движение человека, берущего чашку кофе, что позволяет нам представить себя на его месте. Мозг слушающего представляет то, что говорит собеседник, как если бы эти слова произносил сам слушатель, и чем лучше слушающий и говорящий понимают друг друга, тем активнее происходит процесс “сопряжения” их нейронных сетей, создавая у обоих участников диалога одинаковые представления в слуховой и моторной коре[234]. Более того, одинаковые представления возникают и в областях, отвечающих за когнитивные функции, – убеждения, намерения и смыслы.
Гаррод и Пикеринг предлагают смотреть на диалог как на сотрудничество или, используя лингвистический термин, своеобразную “со-конструкцию”[235], где каждый участник имитирует грамматику, лексику и интонации другого. Получаются эдакие качели-балансир: слова одного придают импульс словам другого. Именно это имеют в виду психологи, когда используют термин “когнитивная легкость”. Вести диалог легко, потому что стоит только его начать, и дальше он катится сам собой, не требуя от участников ни обдумывания, ни сознательного контроля[236]. А как мы уже неоднократно убеждались, наш мозг расчетливо ленив: он любит экономить энергию. Независимо от того, есть у человека деменция или нет, вести диалог – биологическая потребность, которой очень трудно сопротивляться.
Чем дольше длится диалог, тем его легче вести, поскольку выбор вербальных средств сокращается. Мы бездумно “заимствуем” их у того, с кем разговариваем, и перестаем пользоваться собственным лексическим запасом. Вместо того чтобы перебирать сотни слов и грамматических конструкций в поисках тех, что наиболее точно выразят нашу мысль, мы копируем их из речи нашего собеседника[237]. Понятно, что на это требуется меньше когнитивной энергии, чем, скажем, на то, чтобы выполнить указание, поэтому больным деменцией легче вступить в спор, чем сделать то, о чем мы их просим.
Поскольку ведение диалога – один из базовых социальных навыков, больные деменцией сохраняют способность поддерживать вербальное общение даже после того, как утрачивают другие навыки и умения. Например, Мэри оставалась “волшебницей слова” даже в деменции, поскольку диалог служил ей своеобразным допингом. Со временем болезнь может привести к необратимым нарушениям речи, и близким часто приходится вести диалог за двоих. Это не только тяжело психологически, ибо мы сознаем, что стали еще на шаг ближе к потере любимого человека, но и чревато когнитивным истощением. И все же, пока родитель или супруг хоть как‐то реагирует на то, что ему говорят, мы продолжаем считать, что понимаем друг друга.
Как мы видели в шестой главе, нам невдомек, насколько ошибочно наше представление о том, что другие люди видят мир таким же, как мы, или похожим на наш, и диалог лишь укрепляет нас в этом заблуждении. Как и все, что связано с эволюцией мозга, цель диалога – помочь разуму лучше предсказать чужое поведение. Собственно, для этого наш разум
