Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд
Если для воздействия шутки необходимо наличие у обоих участников приблизительно одинаковых задержек или внутренних сопротивлений, то условием для наивного можно, следовательно, считать наличие у одного участника задержек, которых нет у другого. Тот, у кого имеется задержка, слушает и понимает наивное. Только этот индивидуум получает удовольствие, доставляемое наивным, и мы легко догадываемся, что удовольствие возникает вследствие упразднения задержек. Так как удовольствие от шуток имеет то же самое происхождение – ядро удовольствия от слов и бессмыслицы и оболочка от упразднения задержек и облегчения психических затрат, – то на этом тождестве в отношении к задержке основано внутреннее родство наивного с остроумием. В обоих случаях удовольствие возникает из-за упразднения внутренней задержки.
Но психический процесс у воспринимающего лица (с которым при наивном всегда совпадает наше «я», тогда как при шутке мы можем поставить себя и на место ее автора) в случае наивного суждения тем сложнее, чем проще при шутке психический процесс у ее создателя. На воспринимающее лицо наивное суждение воздействует именно как шутка, о чем свидетельствуют, кстати, и примеры выше, ведь для наивного суждения, как для шутки, возникает возможность упразднения цензуры благодаря одному только выслушиванию. Впрочем, всего одна часть удовольствия, доставляемого наивным, допускает такое объяснение. Но даже эта часть в иных ситуациях наивного суждения – например, при выслушивании наивной сальности – подвержена опасности. На наивную сальность можно без всяких рассуждений откликнуться с негодованием, как на подлинную сальность, однако некий фактор избавляет нас от этого негодования и доставляет одновременно более значительное удовольствие.
Этот фактор задается вышеуказанным условием, по которому для распознания наивного должно быть известно, что у автора слов отсутствует задержка. Когда мы уверены в этом, то смеемся, а не возмущаемся. То есть мы принимаем во внимание психическое состояние автора, мысленно переносимся в такое же состояние, стараемся его понять, сравнивая с нашим собственным. В результате отождествления и сравнения получается экономия затрат, которую мы выплескиваем в смехе.
Можно предпочесть и более простое объяснение: если человеку не нужно преодолевать никакой задержки, то наше негодование излишне, а смех, получается, возникает якобы за счет негодования, от которого мы избавлены. Чтобы устранить это неправильное, в общем-то, понимание, нужно строже отделить друг от друга два случая, объединенные в предшествующем изложении. Наивное в наших глазах может иметь либо природу шутки, как в приведенных примерах, либо природу сальности (или вообще непристойности), что особенно справедливо для случаев, когда наивное проявляется не в речах, а в поступках. Такие случаи и вправду способны ввести в заблуждение. Для них можно было бы предположить, что удовольствие возникает из сэкономленного и испытавшего превращение негодования. Но первый случай поясняет нам, что наивная речь – Bubizin – может сама по себе выступать как легкая шутка и не давать никакого повода к негодованию. Это, конечно, более редкий, но более чистый и более поучительный пример. Размышляя о том, что ребенок искренне, без всякой побочной цели, считал слоги «Madi» в придуманном слове «Madizin» сходными со своим полом, мы осознаем, что наше удовольствие от слышанного лишь возрастает. Причем это увеличение не имеет ничего общего с удовольствием от шутки. Мы рассматриваем теперь сказанное с двух точек зрения: как донес ребенок – и как восприняли мы сами. При этом сравнении выясняется, что ребенок нашел нечто общее, преодолел рамки, которые существуют для нас. А затем мы как будто говорим себе: если хочешь понять услышанное, можно сэкономить расходы на поддержание этих рамок. Высвобождаемая при сравнении энергия является источником удовольствия от наивного и проявляется в смехе. Это, разумеется, та же самая энергия, которую мы превратили бы в негодование, не исключай наше понимание личности автора и сам характер сказанного такое негодование. Но если отталкиваться от наивной шутки как от образца для другой наивной непристойности, то мы поймем, что и здесь экономия от задержки может непосредственно вытекать из сравнения. Поэтому нет необходимости предполагать негодование, было вспыхнувшее и подавленное; это негодование соответствует иному применению освобожденной энергии, для чего шутке необходимы сложные предохранительные приспособления.
Это сравнение, эта экономия затрат при мысленном перемещении в душевный процесс автора, только тогда значимы для наивного, если они свойственны не ему одному. В действительности у нас возникает предположение, что этот механизм, совершенно чуждый остроумию, есть, быть может, существенная часть психического процесса в комизме. С такой стороны, это, следовательно, разновидность комического (важнейшая оценка наивного!). В наших примерах все то, что дополняет наивные речи удовольствием от остроты, является «комическим» удовольствием. Об этом удовольствии разумно утверждать, что оно возникает из сэкономленной энергии при сравнении поведения другого человека с нашим собственным. Но так как здесь открываются чрезвычайно широкие перспективы, следует прежде закончить описание наивного. Итак, наивное – это разновидность комизма в том отношении, что удовольствие от него проистекает от разницы в затратах, которая возникает при желании понять другого человека. Оно близко к остроумию по условию, согласно которому сэкономленная при затрате энергия должна была расходоваться на поддержание задержек[147].
* * *
Окинем беглым взглядом еще некоторые сходства и отличия между теми понятиями, к которым мы наконец пришли, и теми, которые издавна известны в психологии комизма. Вживание в психический процесс другого человека, желание его понять суть не что иное, полагаю, как «комическое заимствование», которое со времен Жан-Поля причастно изучению комического. Сравнение душевного процесса другого человека со своим собственным может выявить «психологическое различие», для которого мы нашли подходящее место (при анализе остроумия нам это не удалось). Но в объяснении комического удовольствия мы расходимся со многими авторами, по мнению которых удовольствие должно возникать от перепадов внимания между противоположными представлениями. Мы такого механизма удовольствия понять не можем[148]. Мы указываем, что при сравнении противоположностей результатом будет разница в затратах. Если эта разница не получает иного применения, то она проявляет тягу к разрядке и становится источником удовольствия.
*
