Миф об идеальном человеке. Найди общий язык со своей тенью и отправляйся в путь к силе и свободе - Светлана Андреевна Филатова
Поэтому первичные рамки стыдливости у детей закладываются родителями. И от того, насколько благоприятна остальная среда в семье, в какой обстановке растёт и созревает ребёнок, зависит, будет ли эта эмоция постепенно угасать или, напротив, начнёт проявляться сильнее, запуская деструктивный сценарий развития личности. Основа любого стыда – это желание угодить и страх оказаться неугодным.
Когда стыд становится внутренним стержнем человека, вокруг которого, как кораллы на риф, наслаивается всё остальное, от личности мало что остаётся. Она теперь схоронена где-то там, глубоко внутри, и носитель уже слабо понимает, какой он есть и что из себя представляет. Ему некогда, ему вечно стыдно.
Это идеальный прикорм для нашей, той самой, тёмной стороны сущности, чтобы та напрочь вышла из-под контроля и стала управлять поведением. Статистики ради, серийные убийцы проявляют колоссальное количество стыда, выбирая для того приемлемую форму.
Да, я убиваю людей, но мне ужасно стыдно, что я не могу приютить всех в мире бездомных котиков. Я бы хотел спасти каждого!
У перманентно погружённого в своё постыдное варево человека нет времени ни на настоящую жизнь, ни на детальное изучение себя. Он как актёр, но с очевидной разницей: репетируя роль, актёры часто представляют невидимых зрителей, рукоплещущих в восхищении; стыдящиеся люди делают то же самое, только вместо зрителей у них самые жестокие критики.
Разберу на конкретном примере из детства клиента Влада. Однажды мать моего пациента публично отправила сына в угол в садике за пролитые краски. Надо ли говорить, что проливал краски не только Влад, но и другие дети? Думаю, нет, но тут мы уже сталкиваемся с конфликтом ролей «мать – сын», который загнали в рамки «воспитатель – ребёнок», и в этом противостоянии родитель будет особенно безжалостен именно к собственному ребёнку, чтобы «не дай бог не подумали, что я делаю ему послабление». Любое наказание в садике для моего клиента всегда являлось помноженным на два. И случай с гуашью – не исключение. Мать Влада не только отправила его в угол, но и прилюдно унизила: «Руки-крюки, с тобой позору не оберёшься. Дома ты, значит, горшок проливаешь, а тут – краски…» Что перед нами, если не акт унижения?
Детский мозг может быть недостаточно прытким, чтобы мгновенно уловить связь – злой родитель докладывает обществу, что его ребёнок до сих пор ходит на горшок и иногда мимо, – но тем не менее в реакциях взрослого дети считывают то, что ещё не могут осознать в полной мере. В дальнейшем на основе собранных на подкорке данных те из детей, кто поагрессивнее, начинают травить сверстников.
Фу, ссыкун пошёл.
Смотри, не обделайся.
Лови тряпку, подотри за собой.
Подобных историй пруд пруди. Даже в моей школе в младших классах был «тот самый мальчишка» с задней парты, который не успел дойти до туалета. Не устрой учительница из этого акт прилюдного обличения, большинство так бы и не узнало о случившемся. Но, увы, она устроила, поэтому все об этом узнали, и кличка «засранец» намертво приклеилась бы к однокласснику вплоть до выпускного, если бы родители не сообразили перевести его в другую школу.
Влад признаётся, что очень часто, хватаясь за всё, что можно разлить, он вспоминает этот случай и слова мамы. Вспоминает, погружается в пучину стыда, спотыкается и разливает. Бьёт стаканы с чаем, роняет бутылку лимонада, проливает кофе себе на штаны. Именно так с нами играет поджаренное на вечном огне стыдливости подсознание. Играет и обыгрывает.
Впрочем, ещё чаще, чем тех или иных жизненных ситуаций, мой клиент стыдится себя в целом, потому что уверен, с ним тоже что-то не так. Когда я интересуюсь, откуда эти выводы, Влад скрупулёзно озвучивает аргументы, явно вбитые в голову другими: «Смотрите, Светлана, вот я давно взрослый, брат мой тоже взрослый, мы живём в разных городах, встречаемся пару раз в год на больших семейных праздниках, у нас жёны, дети, мы оба независимые и самодостаточные, мой брат – хороший человек, а родители – почтенные пенсионеры, которые пекут блины десятками, чтобы показать, как они рады всех нас видеть, но каждая такая поездка буквально сводит меня с ума. Я же должен любить брата и уважать отца с матерью, но всё, о чём я думаю, приезжая в отчий дом, – это как бы не сесть в лужу. Поставил графин не на своё место? Ну да, ты с детства не мог запомнить, где что лежит. Уронил вилку за столом? Тебе самому-то не стыдно? Такой взрослый, а всё ещё неуклюжий! Отказался помогать брату перегонять машину из другой страны? Вообще-то старший должен всегда помогать младшему!»
В процессе нашей терапии стало очевидно, что на Влада не только переложили ответственность за брата, не только лишили Влада материнского внимания, заменив его бдительным надзором «строгого педагога, не терпящего ошибок», но и сделали контейнером, куда сбрасывался чужой, взрослый негатив. Никакого иного, лучшего применения своим подавленным чувствам – злости, вине, отвращению – родители не нашли и стали использовать старшего сына как сливной бачок.
Детско-родительские роли перепутались, и к ребёнку стали предъявляться требования наравне со взрослыми: «Следи за младшим, испытывай гордость, что у тебя такие отец и мать, которые уже посвятили тебя в „сенсея“, но не смей противиться критике, мы лучше знаем, как правильно, как нужно».
Вырастая, такие рано повзрослевшие дети нередко продолжают быть в эпицентре родительских манипуляций. И если раньше на них вешали чужие обязанности за второго, третьего, пятого брата или сестру, то теперь уже сама стареющая мать окажется в позиции ребёнка, ожидая, что дочь или сын её «удочерят».
Границы, размытые с самого детства, исчезают полностью. То есть родители как не желали брать ответственность за происходящее прежде, так и не берут ответственность за происходящее здесь и сейчас непосредственно с ними самими. При этом некогда не удовлетворённые потребности детей в подобных семьях никуда не денутся. Запертые в потайной сундук до «лучших времён», они будут ждать своего часа, чтобы быть удовлетворёнными. Недолюбленность, эмоциональный голод, вечные вина и стыд, приглушённые боль и гнев не исчезают, а только пухнут в темноте от одиночества, чтобы при случае выбраться и всем себя показать.
Фактически такие дети, как мой клиент Влад, – это дети-сироты. Просто не бюрократические сироты, а сироты психологические. И Владу не кажется, что родители любят его брата больше, чем его, потому что где-то
