Леонид Кроль - Человек-оркестр: микроструктура общения
Попробуйте взять обычную, ничем ни примечательную фразу: «Хорошо, я обязательно об этом подумаю» и, наблюдая одни лишь свои губы в маленьком зеркальце, произнести ее несколько утрированными способами: отчеканить, прошипеть, вяло пробубнить, произнести слащаво-задушевно, жеманно и, наконец, «прорычать». Вы увидите, что артикуляторные движения губ сильно изменяются, обслуживая выполнение каждой интонационной задачи. Этому соответствуют и простые наблюдения за другими людьми: тот, чьи губы кажутся нам мягкими, расслабленными (но не чрезмерно), как бы слегка улыбающимися, вряд ли имеет привычку цедить слова сквозь зубы и шипеть на окружающих. Это не значит, что он непременно добр и мил, но такой манеры проявлять агрессию у него, скорее всего, не будет.
Разные способы держать свой рот, в том числе во время речи, достаточно хорошо символизируют степень и тип того, что в целом можно называть открытостью поведения. Существует, например, английское идиоматическое выражение «to carry a stiff upper lip» (буквально – «жестко держать свою верхнюю губу»), переводящееся как «сохранять мужество», «упорствовать», «властвовать собой». Есть и русские идиомы, отражающие аналогичные связи, хотя и противоположного смысла: например, «раскатать губищи» (чего-то сильно и жадно захотеть, предвкушать, завидовать); есть еще «губошлеп», «раззява», «разиня» и многое другое. Целый «букет» значений располагается на оси «контроль, собранность, отсутствие желаний – распущенность, непроизвольность, дефицит контроля». Кстати, в «приличном» обществе говорить с чрезмерно вольной, «открытой» артикуляцией считалось вульгарным и недопустимым, в особенности для женщин – это интерпретировалось, ни много ни мало, как намек на возможную доступность. Может быть, и известная физиогномическая интерпретация полных губ носит некоторый оттенок функциональности – ведь при такой развязной, «вкусной» артикуляции они и впрямь кажутся физически более объемными, чем поджатый твердый рот «настоящей леди».
Если уж зашла речь о противопоставлениях «высокого» и «низкого», нельзя не отметить некоторые интересные параллели в стереотипах символической интерпретации самого голоса: низкие, хрипловатые или «утробные» голоса обычно связывают с чем-то более «земным», чем голоса высокие, ясные. Даже в операх партии лирических героев исполняют обычно тенор и сопрано, и довольно трудно представить себе голос ангела с тембральными и звуковысотными характеристиками, допустим, Луи Армстронга.
За пределами обсуждения остались еще многие важные вопросы, касающиеся, например, коммуникативных функций дыхания, связи голоса с позой и движением, специфики телефонного общения, некоторых психологических аспектов интонационно-мелодического рисунка, и многое другое. Можно с уверенностью утверждать одно: анализ голосовых составляющих коммуникативного поведения – это настоящая золотая жила для работы по осознаванию психологических особенностей и проблем. Научиться слышать себя и других, влиять на характер общения через этот канал не только возможно, но и жизненно необходимо для хорошей ориентировки в социальных ситуациях. В Приложении 4 приводится небольшой фрагмент «голосового» занятия группы микроструктурного тренинга общения, позволяющий составить представление о характере и масштабе тех заданий, которые предлагаются участникам.
5. Бедное тело
Сама мысль об участии тела в общении, особенно деловом, часто воспринимается как несколько экзотическая и даже не совсем приличная. Тело большинства людей так запущено, заброшено, ему отводятся такие невыигрышные роли: быть «начинкой» одежды (к которой проявляют гораздо больше внимания), отправлять естественные функции, служить источником беспокойства о физическом здоровье, лишнем весе и т. п., постоянно подвергаться критическому сравнению с принятыми на сегодняшний день эталонами, в лучшем случае – получать небольшие порции дополнительных радостей от спорта, танцев, морской воды или банного веника…
Даже люди, обладающие изрядным опытом общения и в этом весьма преуспевшие, часто ведут себя в отношении собственного тела так, как будто это реквизит фотографа (джигит в черкеске на фоне Кавказских гор и прорезь для лица клиента или еще что-нибудь, столь же статичное и «костюмное»). Выразительность, подвижность, много ее или мало, концентрируется в лице, отчасти – в кистях рук, а все прочее как бы «вымирает». Но только «как бы»… «Не было незначительных, ничтожных частей тела: они жили. Жизнь стояла на лицах, как на циферблатах, легко читаемая, вся целиком показывающая время, – в телах она была более разрозненной, более великой, таинственной и вечной. Здесь она не притворялась, здесь она шла, у небрежных – небрежная, у гордых – гордая; сходя со сцены лица, она снимала маску и стояла, как была, за кулисами одежды». Это Рильке пишет о Родене. Проблема та же, но какое уважение, какая серьезная, творческая любовь к этому «заброшенному телу»; не разоблачение, но открытие…
В обыденном общении тело часто невольно рассматривается как «подставка для головы» – а ведь оно на самом деле никуда не девается и продолжает жить своей жизнью, только – в наказание за невнимание и небрежение – эта непризнанная жизнь довольно коварна, а для заинтересованного наблюдателя особенно дорога тем, что не контролируется сознанием и, стало быть, может предоставить такую информацию, которую впрямую не получить. Зигмунд Фрейд предупреждает: «Ибо имеющий глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, может убедиться: ни один смертный не способен сохранить ничего в секрете. Если запечатаны его уста, проболтаются кончики пальцев, и измена просочится сквозь малейшие поры его тела».
Что «говорят» глаза или даже кончики пальцев – не новость; но именно в силу меньшей «подотчетности» в роли доносчика скорее выступит колено, спина или… ну, скажем, спина, утратившая свое гордое название. Последнее утверждение вполне буквально и вовсе не преувеличено.
Обратите внимание на то, как по-разному усаживаются на стуле человек, предвкушающий приятную неторопливую беседу и, скажем, раздраженный посетитель, пришедший куда-нибудь «качать права» и принимающий предложение сесть почти с неохотой; первый устраивается в два-три приема; умащивается, добавляя себе удобства каждым перемещением на стуле; мышцы его бедер и ягодиц не напряжены, посадка глубокая, центр тяжести находится довольно низко, вся поза рассчитана на продолжительное существование без дискомфорта и, возможно, без изменений («век бы так сидел»). Все это «сигналит» и самому сидящему, и партнеру по общению о том, что времени впереди достаточно, а никаких неприятных неожиданностей не предполагается. Второй садится жестко, как бы не доверяя этому стулу всего своего веса и сохраняя некоторое напряжение в ногах и той части тела, которой посвящен пример. Если предложение сесть действительно принято с неохотой, настороженно, то несловесное сообщение может быть переведено примерно следующим образом: я, так и быть, сяду, но бдительности не теряю, не надейтесь: вы меня не расслабите своей любезностью.
Кстати, для создания атмосферы внимательного слушания, при котором партнера обычно не торопят, обязательно нужно самому сидеть удобно – походить больше на первый описанный вариант, чем на второй. По незначительным косвенным признакам, наблюдаемым даже у человека, наглухо скрытого массивным столом чуть ли не до ушей, сидение «на краешке» или «на иголках» прекрасно распознается. Поэтому не удивительно, что в список поведенческих проявлений, помогающих создать в момент общения доброжелательную, спокойную атмосферу, в некоторых руководствах включается такое, на первый взгляд, экзотическое условие, как «свободный, мышечно не закрепощенный таз».
Про человека, который посреди благодушного, непринужденного общения и по контрасту со своим покоем и уверенностью неожиданно застигнут сообщением, резко меняющим его роль, ситуацию, общую атмосферу, не зря говорят: «он так и подскочил на стуле». Если рассмотреть этот «подскок» крупным планом, то, скорее всего, окажется, что маленькое, но резкое движение сидящего вверх выполняется, прежде всего, мышцами ягодиц: «не рассиживаться, собраться, мало ли что». Другой часто встречающийся эквивалент дискомфорта с оттенком, скорее, безысходного раздражения – неосознанное покачивание на стуле; бывает оно и в совершенно «конспиративном» варианте, когда в нестерпимо скучной и неприятной ситуации (заседание, совещание, пятиминутка, планерка и другие учрежденческие пытки) сидящий слушатель-жертва время от времени напрягает мышцы бедер и ягодиц, как бы собираясь встать, то есть мышечно опережая желанный финал, репетируя его.
Итак, тело посылает постоянные сигналы самому человеку (который почему-то считает его своей собственностью) и окружающим. О чем еще может оно сообщать?
