Леонид Кроль - Человек-оркестр: микроструктура общения
Однако темпоритм и громкость – это лишь часть голосовых характеристик, причем наименее сложная для анализа: ведь ее, худо-бедно, можно измерить, расположить по соответствующим шкалам (быстро-медленно, тихо-громко и т. д.). Голос как таковой тесно переплетен с этими «количественными» характеристиками, но обладает и еще какими-то свойствами, ухватить и описать которые непросто. Таковы, например, тембральные характеристики. При попытке их описывать люди часто пытаются делать это по аналогии с ощущениями других модальностей – говорят о «холодном», «легком», «светлом», «бархатном», «деревянном» голосе; говорят о музыкальных инструментах, животных («промяукала», «запищала», «рычит»).
Между тем особенности звучания важны для понимания другого человека – понимания не только его актуального состояния, но порой и его прошлых (вернее было бы сказать «пришедших из прошлого») проблем, запечатлевшихся на этот раз в звуке: «Различные проблемы, возникающие в период детства, проявляются в зажиме в области верхних дыхательных путей и ведут к поверхностному дыханию и „зажатому голосу“. Это часто сопровождается кашлем, иногда астмой. Подобные явления в большинстве случаев есть результат подавленного ответного желания кричать на кого-либо из родителей. Страх быть наказанным, или лишенным любви, или оказаться виноватым препятствовал крику, и голос становился характерно тихим и натянутым. Как правило, такие люди не помнят, чтобы они когда-нибудь повышали голос».
При подробном рассмотрении этого наблюдения оказывается (A. Lowen), что есть немало разновидностей «зажатого голоса», отличающихся и на слух, и по происхождению. Один из распространенных типов «неродившегося» голоса – действительно «тихий и натянутый» – одновременно бесцветный и внутренне напряженный. Такой голос сам по себе может быть прекрасным способом выражения агрессии и действительно порой пугает больше, чем откровенный гневный крик. Суть когда-то наложенного родителями запрета состоит не в том, что «нельзя злиться», а в том, что ничего и никогда нельзя делать импульсивно, «в голос». (Одному житейски опытному человеку, известному своим самообладанием, молва приписала такой совет молодому коллеге: «Когда тебе очень захочется на кого-нибудь наорать, ты набери побольше воздуха и – изо всех сил – зашипи. Толку больше»). И действительно, в реальной конфликтной ситуации этот род зажатого голоса часто является знаком такого демонстративно повышенного самоконтроля: я взбешен, но видите, как я собой владею? Безупречен, не повышаю голоса, даже вы с вашей непроходимой тупостью не можете меня заставить опуститься до крика и т. д.
Для того чтобы более точно понять, «куда» такой человек не пускает свой голос – а стало быть, какие именно эмоциональные реакции оказались подавленными и нуждаются в раскрепощении, если предстоит практическая работа с его проблемами, – стоит обратить внимание еще и на то, как он смеется и умеет ли вслух плакать, то есть разрешены ли субъективно иные (не агрессивные) проявления сильных чувств.
Другая разновидность «зажатого голоса» при не вполне внимательном прислушивании может показаться даже вовсе лишенной напряженности – голос просто тихий, несколько невнятный, бормочущий и как бы плоский. Его «натянутость» определяется не по шипящей утечке «аффекта под давлением», а по некоторой дрожи, чуть скулящему, носовому оттенку на относительно громких местах этой сбивчивой, тихой речи. Обладатель такого голоса как бы заранее знает, что его могут прервать в любой момент и даже сам создает для этого все условия – но, парадоксальным образом, люди с этими шелестящими, невнятными голосами бывают невероятно многоречивы и на самом-то деле перебить их не так легко. Это род «звуковой покровительственной окраски»: я никого не заставляю слушать, я даже удивлен, что меня еще слушают; раз уж так случилось, я поговорю еще, если, конечно, никто не возражает… и т. д. В основе формирования такого голосового поведения тоже может лежать подавленная детская потребность – на этот раз потребность во внимании. Привлекать его к себе активно было нельзя: внятное, определенное обращение легко могло натолкнуться на резкий отказ типа «не лезь, отстань, не до тебя». Голос нашел компромисс – он есть, но его как бы и нет (а если бормотать достаточно долго, то, может быть, все-таки заметят, но не рассердятся, ведь я же никому не мешаю…). В какой-то момент ему обычно удается вынудить (буквально: вынудить) собеседника себя услышать, но при этом никто не может упрекнуть владельца этого голоса в том, что он «приставал», «лез», требовал внимания…
Андре Моруа в «Искусстве беседы» приводит (в пересказе) мальгашскую пословицу, которая гласит, что «сироту никто не поймет, сколь бы умные вещи он ни высказывал. Ибо у него нет той уверенности в себе, которую мы впитываем с любовью родителей». В большинстве случаев «усеченных» или «сплющенных» голосов можно говорить о каких-либо проявлениях – чаще всего о проявлениях эмоциональных состояний, которые как раз и не подкреплялись любовью родителей, за счет чего исчахли или были подавлены, а естественная полнота голосовых возможностей нарушилась. Разные состоявшиеся и непроявленные голоса (как и разные лица) одного и того же человека отражают не только его различные «ипостаси», состояния и образы самого себя, но и, косвенно, отношение к ним: часто бывает непосредственно слышно, каким он ни за что не хотел бы предстать, а какие собственные свойства, скорее, принимает и полагает, что другими они также будут приняты.
«Зажатый голос» может быть – и часто бывает – совсем не тихим, а, напротив, напряженно-форсированным, как бы захватившим жизненное пространство других возможных голосов: при достаточной силе ему явно недостает гибкости и оттенков. Этот голос обычно тоже имеет свою домашнюю историю, но историю не столько подавления, сколько накачки и подхлестывания (возможно, невольных). В нем сконцентрированы – обычно в несколько карикатурном виде – традиционные «добродетели для учителей», Громкость, внятность, стандартные логические ударения («выделение голосом главного»), отсутствие всяких интонационных вольностей, непредсказуемых пауз и т. д. делает его в каком-то смысле образцовым. Такая речь как бы чрезмерно оснащена атрибутами правильности и даже в свободном общении немного напоминает выступление (у доски или с кафедры – это, впрочем, уже детали). Кстати, эту неуловимую деревянность ей придает не только голос как таковой (жесткий, громкий, «застегнутый на все пуговицы»), но и несколько чересчур литературный, «письменный» строй. Это, в свою очередь, говорит о сильных и полностью автоматизированных контролирующих влияниях, «фильтрах», которые не позволят родиться ничему непричесанному, корявому; целая система зажимов, подпорок и «гребенок», некоторые из которых имеют прямые телесные эквиваленты, не дают речи выбиться из наложенных нормативных рамок, в частности – голосу потечь свободно, а словам – поиграть друг с другом. (Если бы на здорового человека надели ортопедическую обувь и дали ему в руки пару костылей для устойчивости, вряд ли его ноги были бы склонны резвиться, импровизировать и получать радость от движения).
Отличник, отвечающий заданный урок «с выражением» – вот одна из первых, поверхностных ассоциаций в группе по поводу таких голосов. История о способном, но очень уж послушном мальчике (или девочке), с которым у родителей в детстве было мало хлопот, потому что он всегда был такой разумный, рассудительный, «ну прямо взрослый человек, и говорил-то всегда так по-взрослому-не то, что эти обормоты, у которых во рту каша, а в голове опилки…» И часто выдуманная история «маленького доцента», в котором подкреплялось и стимулировалось именно сходство с «большими», оказывается похожа на реальную историю жизни.
Говоря о символических проявлениях «звучащего человека», нельзя не коснуться такой любопытной и обычно незамечаемой детали, как взаимодействие мимических движений и собственно артикуляции, окрашивающей и оформляющей звук «на выходе».
Те, кто склонен подавлять, «сжимать» свои эмоциональные реакции, почти обязательно что-то подобное делают и с голосом. В своей логике такой человек совершенно прав: голос, как и взгляд, наиболее непосредственно, то есть прямо и мгновенно, передает оттенки эмоционального состояния. Попытка сделать звук своего голоса полностью подконтрольным, нейтральным обычно начинается с неосознанного воздействия на дыхание, которое экономится таким образом, чтобы исключить неожиданный прорыв «открытого» звука, и заканчивается артикуляторным оформлением речи.
Попробуйте взять обычную, ничем ни примечательную фразу: «Хорошо, я обязательно об этом подумаю» и, наблюдая одни лишь свои губы в маленьком зеркальце, произнести ее несколько утрированными способами: отчеканить, прошипеть, вяло пробубнить, произнести слащаво-задушевно, жеманно и, наконец, «прорычать». Вы увидите, что артикуляторные движения губ сильно изменяются, обслуживая выполнение каждой интонационной задачи. Этому соответствуют и простые наблюдения за другими людьми: тот, чьи губы кажутся нам мягкими, расслабленными (но не чрезмерно), как бы слегка улыбающимися, вряд ли имеет привычку цедить слова сквозь зубы и шипеть на окружающих. Это не значит, что он непременно добр и мил, но такой манеры проявлять агрессию у него, скорее всего, не будет.
