Гийом Аполлинер - Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт
— Есть кто-нибудь на улице? — снова послышался голос. — Это я, Оноре Сюбрак.
— Но где же вы? — вскричал я, озираясь по сторонам и совершенно не представляя, в каком месте мог бы прятаться мой друг.
Я лишь обнаружил на тротуаре его знаменитый плащ, а рядом — не менее известные домашние туфли.
«Вот случай, — подумал я, — когда необходимость вынудила Оноре Сюбрака раздеться в мгновение ока. Наконец-то я сейчас узнаю эту прекрасную тайну».
И я громко произнес:
— Улица пустынна, дорогой друг, вы можете появиться.
Вдруг Оноре Сюбрак словно отклеился от стены, хотя я и не видел, чтобы он к ней прислонялся. Он был совсем голым и прежде всего схватил плащ, который мгновенно накинул на себя и застегнул. Потом обулся и непринужденно заговорил со мной, провожая меня до самой двери.
* * *— Вы удивлены, — начал он. — Но теперь вы понимаете, почему я столь необычно одеваюсь. И все-таки вы не осознаете, каким образом я мог полностью ускользнуть от ваших взглядов. Все очень просто. В этом следует видеть лишь феномен мимикрии… Природа — добрая мать. Она наделила детей своих, тех, кому грозят опасности и кто слишком слаб, чтобы защищаться, способностью смешиваться со всем окружающим… Но все это вам известно. Вы знаете, что бабочки похожи на цветы, что отдельные насекомые подобны листьям, что хамелеон способен принимать ту окраску, какая лучше всего его скрывает, что полярный заяц становится белым, словно ледяные равнины, по которым он, трусливый, как и зайцы наших полей, удирает почти незамеченным.
Именно так, благодаря инстинктивной находчивости, изменяющей их облик, эти слабые животные спасаются от врагов.
И я, кого без устали преследует враг, я, трусливый и чувствующий себя неспособным защищаться в борьбе, похож на них: по желанию и из-за страха я сливаюсь с окружающей средой.
Впервые я применил эту врожденную способность несколько лет тому назад. Мне было двадцать пять лет, и, как водится, женщины находили меня смазливым и хорошо сложенным. Одна из них, она была замужем, относилась ко мне так дружески, что я совсем не мог сопротивляться. Роковая связь! Однажды ночью я был у любовницы. Муж ее уехал на несколько дней. Мы были нагими, словно античные боги, когда дверь неожиданно распахнулась и появился муж с револьвером в руках. Меня охватил невыразимый ужас и сковало лишь одно желание — я был и остался трусом — исчезнуть. Прижавшись спиной к стене, я желал слиться с нею. И это непредвиденное событие тут же осуществилось. Я принял цвет обоев, и мои члены как-то сами по себе непостижимым образом вытянулись и распластались, мне показалось, что я слился со стеной и теперь никто меня не заметит. Так и случилось. Муж искал меня, чтобы убить. Он видел меня, и сбежать мне было невозможно. Он будто обезумел и, обратив всю ярость против жены, зверски покончил с ней, выпустив ей в голову шесть пуль. Потом он ушел, рыдая от отчаяния. После его ухода мое тело инстинктивно снова приняло обычную форму и естественный цвет, Я оделся и сумел выбраться из комнаты, пока туда никто не вошел… С тех пор я сохраняю эту счастливую способность, объясняющуюся мимикрией. Муж, не убивший меня, посвятил жизнь выполнению этой задачи. Много лет он преследует меня по всему миру, и я думал, что ускользнул от него, приехав жить в Париж. Однако я увидел этого человека за несколько мгновений до вашего появления. От страха у меня застучали зубы. Я успел только раздеться и слиться со стеной. Он прошел рядом, с любопытством посмотрев на брошенные на тротуар плащ и туфли. Вы видите, насколько я прав, одеваясь столь неприхотливо. Способность моя к мимикрии не действовала бы, если бы я одевался как все. Я не смог бы раздеваться достаточно быстро, чтобы скрыться от моего палача, и прежде всего мне важно быть голым, чтобы мои одежды, распластанные на стене, не сделали бесполезным мое спасительное исчезновение.
Я поздравил Сюбрака с этой способностью, доказательства которой получил и которой завидовал…
* * *Последующие дни я думал только об этой встрече и по всякому поводу ловил себя на том, что напрягаю свою волю, стремясь изменить форму и цвет собственного тела. Я пытался превратиться в автобус, в Эйфелеву башню, в академика, в человека, выигравшего по лотерее большой куш. Усилия мои были напрасны. Это мне не удавалось. Воля моя не обладала достаточной силой, и к тому же мне недоставало того священного ужаса, той страшной опасности, которые разбудили инстинкты Оноре Сюбрака…
* * *Я довольно долго не виделся с ним, пока в один прекрасный день он не появился, охваченный паникой.
— Этот человек, мой враг, — сказал он, — повсюду охотится за мной. Три раза мне удавалось ускользнуть, используя свою способность, но мне страшно, дорогой друг, страшно.
Я заметил, что он похудел, однако сдержался и не сказал ему об этом.
— Вам остается сделать лишь одно, — заявил я. — Чтобы спастись от такого безжалостного врага — уезжайте! Укройтесь где-нибудь в деревне. Предоставьте мне заботу о ваших делах и прямым ходом направляйтесь на ближайший вокзал.
Он подал мне руку, шепча:
— Проводите меня, умоляю вас, мне страшно!
* * *По улице мы шли молча. Оноре Сюбрак с озабоченным видом беспрестанно оглядывался. Вдруг он вскрикнул и бросился бежать, на ходу сбрасывая плащ и туфли. И я увидел, как за нами бежит человек. Я пытался остановить его, но он вырвался. Он держал револьвер, на ходу целясь в Оноре Сюбрака. Тот достиг длинной казарменной стены и словно по волшебству исчез.
Человек с револьвером остановился, потрясенный, хрипя от гнева, и, будто стремясь отомстить за себя стене, которая, казалось, похитила его жертву, разрядил обойму в то самое место, где растворился Оноре Сюбрак. Потом он убежал…
Сбежались люди, подоспевшие полицейские разогнали их. Тогда я окликнул своего друга. Но он мне не ответил.
Я ощупал стену, она была еще теплой, и заметил, что шесть револьверных пуль поразили стенку на уровне человеческого сердца, тогда как другие лишь поцарапали штукатурку чуть повыше, там, где, как мне почудилось, едва-едва различались контуры чьего-то лица.
МАТРОС ИЗ АМСТЕРДАМА
© Перевод Л. Токарев
Голландский бриг «Алкмар», груженный пряностями и прочим ценным товаром, возвращался с Явы.
Он зашел в Саутгемптон, и матросам разрешили сойти на берег.
Один из них, Хэндрейк Верстеех, посадив на правое плечо обезьяну, а на левое — попугая, тащил за спиной мешок, набитый индийскими тканями, которые намеревался продать в городе заодно со своей живностью.
Стояло начало весны, и смеркалось совсем рано. Хэндрейк Верстеех вразвалочку шагал по заполненным легким туманом улицам, которые еле-еле освещались газовыми фонарями. Матрос думал о скором возвращении в Амстердам, о матери, которую не видел три года, о поджидавшей его невесте. Он прикидывал, сколько выручит за обезьяну, попугая и ткани, разыскивая лавку, где можно было бы сбыть столь экзотический товар.
На Бар-стрит к нему подошел весьма изысканно одетый господин и спросил, не продает ли он попугая.
— Ваша птица, — пояснил он, — вполне мне подходит. Мне необходимо какое-либо живое существо, которое разговаривало бы со мной, а я молчал. Ведь я живу отшельником.
Подобно многим голландским матросам, Хэндрейк Верстеех говорил по-английски. Он назначил цену, которая устроила незнакомца.
— Идите за мной, — сказал тот. — Живу я довольно далеко. Вам придется усадить попугая в мою клетку. Вы распакуете свои ткани, и, может быть, я выберу кое-что подходящее.
Радуясь удаче, Хэндрейк Верстеех пошел за джентльменом, надеясь по пути уговорить незнакомца купить и обезьяну, которую расхваливал на все лады. Она, сообщил матрос, принадлежит к редкостной породе, чьи особи превосходно переносят английский климат и крепче прочих обезьян привязываются к хозяину.
Но вскоре Хэндрейк Верстеех умолк. Слова он тратил зря, так как незнакомец не отвечал ему и, казалось, вовсе не слушал.
Они молча шли рядом. Только обезьяна, испуганная туманом, вспоминая о родных джунглях в тропиках, иногда тоненько попискивала, будто новорожденный младенец, да хлопал крыльями попугай.
Через час ходьбы незнакомец резко сказал:
— Подходим к дому.
Они находились в пригороде. Дорогу окаймляли просторные парки, огороженные решетками; время от времени за деревьями мелькали освещенные окна коттеджа, и через равные промежутки времени издалека, с моря, доносился зловещий вой сирены.
Незнакомец остановился перед решеткой, вытащил из кармана связку ключей и открыл ворота, сразу же заперев их, едва Хэндрейк успел войти.
Матрос был удивлен, он с трудом различил в глубине сада небольшую, благопристойную на вид виллу, но сквозь запертые ставни не проникало никакого света.
