Элизабет Эбботт - История целибата
Со своей подопечной, чья девственность теперь была удостоверена, Стед уверенно сошел с тропы приемлемой журналистской практики и оказался в ином мире, тесно связанном с уголовщиной, считая, что нравственно его можно было как-то оправдать, обосновать тактически, но юридически он не имел права на существование. Стед дал указание знакомому содержателю публичного дома отдать Элизу в бордель на Риджент-стрит. Там, «несмотря на ее совсем еще юный возраст, она была принята без вопросов», – писал Стен. Ее раздели, уложили в постель, успокоили хлороформом, приобретенным у мадам Муре, акушерки, делавшей аборты и настоятельно рекомендовавшей это средство при дефлорации девственниц. После этого Стед вошел в комнату Элизы, закрыл дверь и запер ее на ключ. Воцарилось молчание, а потом «как блеяние испуганной овечки» прозвучал крик девочки. Преодолевая сонливость и не понижая голоса, она продолжала вопить, «охваченная страхом: “Здесь мужчина в комнате! Заберите меня домой – ох, заберите меня домой!”».
Элизе не о чем было беспокоиться. Ей не грозила опасность быть изнасилованной. Она была всего лишь жертвенным агнцем в борьбе Стеда за реформу закона о возрасте согласия. Когда эта назидательная драма была сыграна и подтверждена документально, Стед организовал переправу Элизы из беспощадной Англии во Францию. После этого он сел за стол и написал отчет о приключениях Элизы.
Статья «Дань девственности Вавилону» вызвала сенсацию. «Сами основы, на которых зиждется Англия, будто землетрясение потрясло», – провозгласил епископ Труро[745]. Как ни странно, вскоре Стед сам сменил Элизу в качестве главной жертвы своего разоблачения. Его обвинили в том, что он забрал несовершеннолетнюю девушку без согласия родителей, приговорили и осудили на три месяца тюремного заключения. Стед с горечью реагировал на такое развитие событий. «А чего еще можно было от них ждать?» – спросил он, учитывая, что те самые законодатели, которых он надеялся привлечь к проведению реформы, были постоянными клиентами борделя миссис Джеффри в Челси или Берты на улице Мильтон. Несмотря на это, воздействие откровений Стеда привело к взрыву народного негодования, в частности нашедшего отражение в петиции, подписанной четырьмястами тысячами человек. В развернутом виде ее длина составляла две с половиной мили. Законодатели – были они тайными клиентами борделей или нет – поддались давлению и повысили возраст согласия до шестнадцати лет[746]. Хоть женщины старше шестнадцати лет оставались незащищенными от сексуально невоздержанных и агрессивных мужчин, этот закон, тем не менее, нанес удар по исторически укоренившемуся в Англии двойному стандарту.
В настоящее время принятые в нелегкой борьбе в Северной Америке и во многих странах Европы законы привели к установлению равенства, подорвавшего самые вопиющие проявления двойного стандарта. Феминисты двух полов продолжают зорко следить, чтобы старый образ мыслей, действия и законы вновь не вошли в употребление, по крайней мере в области законодательства. Тем не менее даже теперь время от времени случаются рецидивы прошлого. Похотливые юнцы все еще грешат по молодости лет, но девушки, с которыми они этим занимаются, – это девушки легкого поведения. Двойной стандарт подрывается, но лик целомудрия все еще продолжает оставаться женским.
Белые женщины, черные мужчины
[747]
Американский юг разделял этот двойной стандарт, но существовавшее там уникальное общество – белых и черных, свободных, освобожденных и рабов – настолько усложняло проблему, что она проявлялась там по-иному, хотя расовая кастовая система обладала некоторыми свойствами классового деления, существовавшего в других обществах. И поскольку рабство было юридическим институтом, отмененным только в ходе Гражданской войны, двойной стандарт в условиях смешения рас представлял собой еще более сложное явление.
Изысканные как лилии, безупречные как голубки, отполированные как алебастр, хрупкие как фарфор – очевидно, что такие создания, как эти, возводились на безопасный, недосягаемый для возможных обидчиков пьедестал. Именно на Юге, образно говоря, белые женщины в довоенные времена жили достаточно обособленно. При этом зов их собственной плоти и крови игнорировался, в праве на сексуальность и страсть им было отказано. «В Джорджии, – не без иронии комментировал один обозреватель, – женщина не должна была знать, девственница она или нет, до того момента, когда она прекращала ею быть»[748].
Целомудрие белых женщин ценилось настолько высоко, что если его подвергали сомнению, это могло иметь денежное выражение; одной оклеветанной женщине из Южной Каролины ответчик, средства которого были весьма скромными, по решению суда должен был выплатить 1000 долларов. Южные джентльмены-совратители – как ни противоречиво по смыслу такое выражение – признавались виновными, прежде всего, за измену моральному кодексу их общества, в то время как их жертв обвиняли в самом совращении. Цена, уплачиваемая совращенной женщиной, составляла исковерканную жизнь, и даже если потом ее поведение было безупречно, на прощение ей рассчитывать не приходилось.
И в те времена двойной стандарт в немного откорректированном виде применялся так же полноценно, как и раньше. Но на американском Юге рабство и расизм вносили в эту систему отношений свой вклад, накладывая один двойной стандарт на другой двойной стандарт. Напряженность здесь существовала не только между белыми мужчинами и белыми женщинами, но также между белыми мужчинами и черными женщинами и, соответственно, между белыми женщинами и черными мужчинами. (Черные мужчины и черные женщины шли своим путем, следуя памятным западноафриканским нормам и защищаясь, как могли, от сексуальных домогательств белых мужчин.)
Белые мужчины, чьи женщины, как было принято считать, чуть ли не доставали до небес со своих вошедших в поговорку пьедесталов целомудрия, не имели убедительных причин хранить сексуальную чистоту. В отличие, например, от индейцев шайеннов, соблюдавших целибат и надевавших на своих женщин пояса целомудрия, южане тешили свою похоть с чернокожими невольницами, которые не могли им сопротивляться. Один британский гость деликатно описал это таким образом:
Особенно на Юге мужчины менее скромны в своих помыслах и вкусах, чем любые европейские народы; в их поведении проявляется мерзкая комбинация напускной скромности и блудливой распущенности… <это> один из результатов системы рабовладения и раннего знакомства с порочными половыми связями, к которым она неизбежно ведет[749].
Смешанное в расовом отношении население американского Юга было почти исключительно продуктом отношений белых мужчин и черных женщин, хотя некоторые белые женщины из социальных низов нарушали принятые в обществе нормы и спали с чернокожими мужчинами или выходили за них замуж[750].
Метизация (грубоватый и осуждающий термин для обозначения скрещивания белых и черных) составляла от 4 до 8 процентов всех детей, рожденных рабынями в 1850-х гг. По замечанию одного плантатора из Луизианы, ни одна красивая негритянка в его штате не могла избежать участи сожительницы белого мужчины[751]. (В других рабовладельческих штатах это явление было менее распространенным.) Однако главным здесь было то, что такая связь должна была храниться в тайне или, по крайней мере, поддерживаться осмотрительно. Политик из Кентукки Ричард Джонсон настолько неблагоразумно жил, любил и давал образование дочерям, которых ему родила его домоправительница мулатка Джулия Чинн, что из-за его «презрения к скрытности»[752] он не смог проложить себе путь в политику, будучи членом Демократической партии южан.
Обычно к детям черных женщин и белых мужчин относились как к рабам, поскольку дитя рабыни наследовало юридический статус матери. Некоторых освобождали и заботились о них, но подавляющее большинство просто работали как рабы с более светлой кожей. Смотрительница плантации Мэри Бойкин Чеснат сетовала в дневнике:
Господи, прости нас, но система наша чудовищна, вредна и несправедлива! Как патриархи былых времен, наши мужчины живут все в одном доме со своими женами и сожительницами; и мулаты, которых видишь в каждой семье, отчасти похожи на белых детей. Любая дама готова рассказать вам, кто отец всех детей-мулатов в каждом домашнем хозяйстве, кроме ее собственного. Эти дети, как она, видимо, полагает, попадали к ним с небес[753].
Это наследие рабства умирало медленной смертью. Рожденный в XX в. в штате Миссисипи писатель Уилли Моррис вспоминал, что ему было двенадцать лет, когда он понял, что половой акт не был исключительным уделом черных женщин, обуреваемых животными страстями, и белых мужчин, но и белые женщины тоже являются сексуальными существами[754].
