Александр Зимин - Слово о полку Игореве
Таким образом, лексический разбор памятника не дает оснований относить его к концу XII в. и говорит скорее в пользу более поздней датировки. Отсутствие явных следов лексики XVIII в. не случайно: ведь автор сознательно ставил перед собой цель написать Песнь «старыми словесы». Источником этих «словес» были Ипатьевская летопись, Задонщина и церковно-богослужебные книги. Так как в словарном составе памятника обнаруживается известный слой терминов церковного происхождения, то отсутствие следов особенностей светского языка XVIII в. может быть объяснено также тем, что автор принадлежал к духовной среде. Наличие украинизмов, белорусизмов и полонизмов выдает нам выходца из Украины или Белоруссии.
Дело, конечно, не в отдельных украинизмах или словах позднего происхождения, а во всем лексическом строе Слова о полку Игореве. Важно прежде всего то решающее обстоятельство, что в Игоревой песни нет слов, которые бы не бытовали в позднее время вплоть до XVIII в. или не встречались бы в известных автору Слова памятниках. Архаизмов, которые можно было бы обнаружить в какой-либо другой древней рукописи при отсутствии их в более поздних памятниках, в Слове о полку Игореве не найдено. Словообразовательные качества славянизмов Слова не дают надежной опоры для утверждения, что оно должно было возникнуть в XII или XIII вв.
Эти наблюдения могут быть подкреплены анализом грамматической структуры памятника. В морфологии, как и в лексике, мы обнаруживаем явления церковнославянского языка, который был известен как в XII, так и в XVIII вв. По мнению Л. П. Якубинского, ряд церковнославянских элементов «был присущ и первооригиналу» памятника. В их числе три группы: 1) церковнославянизмы, бытовавшие в разговорном языке (время, пред, чрез); 2) церковнославянские слова, стилистически или семантически отличные от соответствующих древнерусских (брань, глава); 3) церковнославянизмы, сосуществующие с русскими в языке, для придания повествованию торжественности (злато, храбрый, млад).[Якубинский Л. П. История древнерусского языка. М., 1953. С. 325.] Но ведь наличие церковнославянизмов в языке Слова можно с той же степенью убедительности объяснить и иначе: автор, живший в конце XVIII в., хорошо знал норму церковнославянского языка и намеренно стилизовал под него свое произведение.[Л. П. Якубинский подметил также, что церковнославянизмы Слова в ряде случаев выступают как средство звуковой выразительности поэмы (Якубинский Л. П. История древнерусского языка. C. 326).]
Так, флексия «аго»[По мнению А. Н. Котляренко, употребление флексии «аго» «легко объясняется сознательным стремлением придерживаться церковнославянской формы склонения» (Котляренко А. Н. «Задонщина» как памятник русского языка конца XIV в.//Учен. зап. ЛГПИ. Л., 1956. Т. 15. Ф-т языка и литературы. Вып. 4. С. 152). Позднее, как мы увидим далее, А. Н. Котляренко охотно привлекал флексию «аго» для доказательства древности Слова.] и двойственное число[На 47 случаев правильного употребления двойственного числа мы насчитываем не 9, как А. В. Исаченко (см. его статью: Двойственное число в «Слове о полку Игореве» // Заметки к Слову о полку Игореве. Белград, 1941. Вып. 2. С. 38), а более 20 случаев неправильного, что говорит о недостаточном знании автором Слова этой морфологической особенности церковнославянского языка. Вот эти случаи: «тии бо два», «убуди» на с. 21; «два солнца», «съ нимъ», «подасть» на с. 25; «одолѣсте», «пролиясте», «храбрая сердца… скована… закалена», «створисте» на с. 26; «рекосте», «мужаймѣся», трижды «сами» на с. 27; «злачеными шеломы», «плаваша» на с. 29; «васъ» на с. 31. О двойственном числе в Слове см. также: Bida С. Linguestic Aspects of the Controversy over the Authenticity of the Tale of Igor’s Campaign//Canadian Slavonic Papers. Toronto, 1956. T. 1. P. 80.] могут быть выводимы и не из практики живого языка XII в., а из особенностей церковнославянской морфологии, которой пользовался автор Слова о полку Игореве.[А чтение «Влъзѣ», как полагает Н. И. Толстой, — след распространения гиперцерковнославянизма, характерного для норм, возникших уже после второго южнославянского влияния.] Двойственное число отлично известно «Грамматике» Мелетия Смотрицкого. А как известно, «целые поколения русских образованных людей учились по Грамматике Смотрицкого».[Исаченко А. В. Двойственное число… С. 45. Споря с тезисом о близости грамматического строя Слова и Мелетия Смотрицкого, Ф. П. Филин говорит, что позднему церковнославянскому языку свойственны «неполногласные формы, сочетания жд, шт(щ)», а в Слове «картина… совершенно иная» (Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 171). Но он, к сожалению, не обратил внимания, что в Слове есть аналогичные явления: прихождаху, вижду.]
К тому же двойственное число часто встречается в Ипатьевской летописи. Так, под 1185 г. находим: «посласта», «идяста», «поидоста», «роспустяста». Из форм Слова там находим «ваю», «вѣ», «наю» (1170 г.), «рекоста» (1071 г.).[Ошибочное употребление множественного числа вместо двойственного в Слове иногда объясняется следованием его источнику. Например, «два солнца» (так в Задонщине), «мужаймѣся» (Ипатьевская летопись под 1068 г.).] Так что автор этого произведения имел перед собою в этом отношении образец, которому он следовал, причем часто с ошибками.
Так, обращаясь к Рюрику и Давыду, автор Слова говорит: «не ваю ли злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури».
B. Н. Перетц, а за ним Д. С. Лихачев, вставляет слово «вой» («не ваю ли вой»). Но рядовые «вой» золоченых шлемов не носили. При этом все равно местоимение двойственного числа в обоих случаях дано неверно. Автор недостаточно разбирался в склонении местоимений, использовав форму «ваю» в обоих случаях в смысле «ваши» (надо: «злаченые» вместо «злачеными»). Он к тому же употреблял личное местоимение в значении притяжательного. Это тоже странно. В общем, картина примерно та же, что мы наблюдали выше, разбирая характер ошибок, допущенных автором Слова при использовании лексики Ипатьевской летописи.
А. В. Исаченко удивляется, что в Слове почти не встречается форм двойственного числа из рассказа Лаврентьевской летописи о походе Игоря на половцев. В частности, там находим ошибочное «их» вместо правильного «ею» летописи.
Но основным источником сведений Игоревой песни было повествование не Лаврентьевской, а Ипатьевской летописи, где этой формы в рассказе 1185 г. мы не находим.
Недавно В. Ташицкий обратил внимание на появление элемента «л» перед суффиксом «ичь» в патронимических формах Слова[Taszycki W. 1) Les formes patronymiques insolites dans le Slovo d’Igor//RES. 1959. T. 36. P. 28; 2) Niezwykłe formy patronimiczne w Słowo o wyprawie Igora//Onomastyca. Wrocław; Kraków, 1960. Rocz. 6. Zesz. 10–11. S. 193–200. Ср.: Якобсон Р. О морфологическом составе древнерусских отчеств // Jakobson. Selected Writings. P. 520–527.] (Святославлич, Вячеславлич). Нагромождение этих форм, по его мнению, выдавало автора, намеренно архаизирующего свой язык (ибо в Повести временных лет по Лаврентьевскому списку 1377 г. эта форма уже почти не встречается). Возражая Ташицкому,
А. В. Соловьев справедливо указал, что форма на «славлич» встречается довольно часто в Ипатьевской летописи (40 случаев).[Соловьев А. В. Русичи и русовичи. С. 295–296.] Это наблюдение А. В. Соловьева подтверждает то, что составитель Слова хорошо знал языковый строй Ипатьевской летописи. Форма на «влич» встречается в Слове 11 раз: «Святъславлич» (9 раз), «Вячеславлич» и «Гориславлич». Но «Святославлича» мы находим в Ипатьевской летописи именно под 1185 г. По этому образцу сделаны и последние два случая.[В Новгородской 1 летописи, очевидно, стояло «Гориславич» (см. под 1232 и 1240 гг.).]
В формах существительных Слова о полку Игореве мы обнаруживаем очень много поздних явлений. Новая флексия (взята из слов с основой на — и) характерна для существительных с окончанием на — о в родительном падеже ед. ч. (например, «Дону», «плъку» и др.).[Обнорский. Очерки. С. 150. Форма «Лукуморя» (вместо «Лукиморя»), по мнению О. В. Творогова, просто ошибочна (Слово-1967. С. 496).] В Слове, как правило, встречаются сравнительно поздние формы существительных на — и род. ед., им. и вин. мн. ч. женского рода и вин. мн. ч. мужского рода (галици, вежи и др.). Старое русское падежное окончание на — ѣ у существительных со смягченным согласным в исходе представлено только двумя случаями: «дѣвице» (род. ед.) и «усобицѣ» (вин. мн.).[Обнорский. Очерки. С. 152.] В Слове вспоминаются «първыхъ временъ усобицѣ», а затем по летописи поединок Редеди с Мстиславом, известным летописи. Как известно, в летописи рассказ о «первых временах» Древней Руси начинается с картины взимания дани варягами и хазарами, изгнания варягов славянами, которые «почаша сами в собѣ володѣти… и быша усобицѣ в них».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 14.] Летописное «усобицѣ» совпадает с формой Слова о полку Игореве. Кстати, именно из этого летописного фрагмента взято в Слово сообщение о платеже дани «по бѣлѣ… от дыма». Впрочем, окончание на — ѣ может быть также украинизмом, характерным для языка автора Игоревой песни. Прилагательные в Слове в род. ед. ч., им. и вин. мн. ч. женского и род. и вин. мн. ч. мужского рода даются с окончанием на — я, т. е. по славянским нормам[См.: Обнорский. Очерки. С. 152.] (принятым, кстати, и в литературе XVIII в.), но отличающимся от норм, принятых для существительных. Это расхождение в нормах также не свойственно для древнерусского языка.
