Вадим Цымбурский - Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков
Сильна критика колониалистского подхода к землям «Русской Евразии», к стремлению рассматривать ее как источник сырья для Европейской России, предсказание насчет того, что такой подход, скорее всего, может привести к подрыву империи «от моря до моря» и т. п. Но, тем не менее, надо учитывать ту общую обстановку, в которую включается эта критика, несомненно реалистическая, несомненно отвечавшая реалиям сдвига наших промышленных баз на восток.
Очевидно, что концепция Семенова-Тян-Шанского мотивирована намерением сдержать «давление Азии» на наиболее хрупкую часть российского меча. Вместо непосредственного усиления переднего края империи в видах ее расширения упор делается на усиление глубокого тыла: по сути, это означает обеспечить Дальнему Востоку поддержку в обороне, но о наступлении речь уже заведомо не идет. Прошло время, когда столь разные люди, как Ламанский, Ухтомский, твердили об отсутствии у России реальных границ в Азии. У Семенова-Тян-Шанского есть, во-первых, чувство пределов в Азии и стремление совершить переход к их обороне, а во-вторых, – готовность рассматривать границы России в Азии как границы Европы в широком смысле. Его «Русская Евразия», по сути, – европеизированная Азия, часть Азии, в которую выдвинулась Европа; его протест против разделения Азии и Европы – попытка так или иначе связать русские земли за Уралом с Европой.
Важны и другие детали, связанные с конъюнктурой 1915 г. Призывая экономических лидеров юга России отказаться от своекорыстной экспансии на Востоке, он предлагает им компенсировать себе этот отказ обретением новых рынков сбыта на юге от Европейской России, что он связывает с победой над Германией и приобретением проливов. Среди разрабатываемых им планов железнодорожного строительства выделяется мотив продолжения магистралей Европейской России на Балканский полуостров «путем доведения нашей ширококолейной магистрали до Измаила и оттуда иностранной колеей через Добруджу и Болгарию на прямое соединение с Царьградом (так! – В.Ц.) и Афинами» [там же, 613]. В книге 1910 г. он иронически восклицал: «Только разве наступление новой ледниковой эпохи или сплошные вековые неудачи в Большой Азии и были бы в состоянии повернуть русскую колонизацию к югу – в Иран и Малую Азию» [Семенов-Тян-Шанский 1910, 6]. В 1915 г. он уже всерьез обсуждает вариант, когда русская колонизация, лишившись Круто-байкальской базы, стихийно и неудержимо ринулась бы в западной половине империи к югу, по направлению к Средиземному морю и Персидскому заливу и попыталась бы достичь еще пока никем не осуществленного господства «от моря до моря» в меридиональном направлении (так же, как разворачивались балтийско-индокитайские планы Германии. – В.Ц.). В этом случае «Кругобайкальская колонизационная база заменилась бы Малоазийско-Кавказской с обязательным обладанием Босфором и Дарданеллами».
И далее поразительное размышление о том, как природные движения, в отличие от колонизационных, как широтное развертывание поясов леса и степи при их меридиональном – клиньями – нападении друг на друга побуждают «оседлого человека, выросшего на этой равнине, бессознательно копировать эти оба движения в своей колонизации, и от преобладающего в данное время успеха в том или в другом направлении зависит и географическая форма его могущественного владения» [Семенов-Тян-Шанский 1996, 608]. И, однако же, «в обоих случаях все-таки в наиболее прочном обладании России остается западная половина Империи приблизительно в ее нынешних границах, и защита именно ее от стремительного и серьезного нападения внешнего врага, безразлично с какой стороны, стихийно вызывает тот героический подъем народного духа» [там же].
Фактически при всем блеске работы Семенова-Тян-Шанского 1915 г. мы не можем не признать в ней текст внутренне расколотый (надтреснутый) по семантике и прагматике. Защита востока, призывы к интенсивному развитию русской Евразии, к доведению восточных «территорий» до состояния «штатов», протесты против колониального подчинения «Русской Евразии» – «Европейской России», призывы к геоэкономическому реанимированию этих пространств, ратования за меры, которые были бы эквивалентом перенесению столицы на восток; а с другой стороны, превознесение Европейской России как наиболее прочного владения Империи, пафос овладения проливами, «стремительного и неудержимого» движения России к Средиземному морю, готовность даже смириться с потерей «Кругобайкальской базы», заменив ее базой «Малоазийско-Кавказской», планы железных дорог «к Царьграду и Афинам» – признаки этой раздвоенности. Весь комплекс малоазийско-черноморских мотивов – воплощение фазы А. Мотивы, связанные с востоком, по характеру более сложны – тут и последние отголоски не исчерпанной, а прерванной евразийской интермедии, тут и устойчивая внеконъюнктурная тенденция дрейфа экономики на восток, на которую накладываются геостратегические циклы, модифицируя ее осмысление. (При настойчивом причислении России к Атлантическому миру стремление сконструировать в отпор претензиям «желтой расы» «Русскую Евразию» до Енисея – продолжение той же тенденции, которая в 1720-х побудила Татищева и Страленберга двинуть границу Евразии от Дона к Уралу.) Неоспоримо, что применительно к востоку меры по укреплению «острия меча» имеют в глазах Семенова-Тян-Шанского характер сугубо оборонительный; между тем, для южной части Балто-Черноморья он проектирует экспансию в тех или иных масштабах (проливы, железные дороги на Балканы, новые рынки). Эксперт, в 1910 г. готовый трактовать Китай как «Карфаген, подлежащий разрушению» любой ценой, в 1915 г. при всем увлечении обживанием севера и востока, пожалуй, готов даже смириться с утратой Забайкалья и Кругобайкалья, если эта потеря будет компенсирована серьезными успехами в «русской реконструкции» южной части Балто-Черноморья и прилегающего переднеазиатского пространства.
VI
Вторым русским геополитиком, ярко воплотившим тенденции этой новой фазы, следует назвать E.H. Квашнина-Самарина, лейтенанта, автора книги «Морская идея в Русской земле. История допетровской Руси с военно-морской точки зрения» (1912). Навеянная конкретными обстоятельствами – возрождением погибшего в русско-японскую войну Балтийского флота, – книга далеко выходит за рамки этого заказа. С одной стороны, это вообще наиболее последовательное обоснование принципа «похищения Европы» во внешней политике России, обоснование глубокое и заостренное. С другой же стороны, в этом обосновании делается упор на роль Балто-Черноморья: тем самым эта книга обнаруживает характерную геостратегическую логику именно фазы А. Это текст, важный для понимания геостратегической ментальности данной фазы; в частности, очень важны типологические параллели с идеологией и «системами» XVIII в.
Исходные задачи России с конца XV в. – «ограничить себя от Востока и Запада», утверждая им в противовес свою государственность, которую Квашнин-Самарин определяет так: «Государственность страны есть умение народа жить независимо своим трудом, способность отстоять свою самобытность, готовность (граждан. – В.Ц.) применить свой личный труд на общую пользу всего народа. Государственность, следовательно, определяется количеством народного труда (творчества) и качественно умением его использовать. То и другое оказалось налицо в объединенном Русском государстве XV века: сельскохозяйственный (трудовой) склад центра и коммерческий (умеющий использовать) склад Новгорода…. Как труд гнал человека всё вперед и вперед в степь и победил восточного кочевника, так желание облегчить этот труд и получить за него награду, желание выяснить и улучшить формы жизни поставило Россию в соприкосновение с Западом; вызвало необходимость тяжелой борьбы России с Западом – владельцем культуры; вызвало длинную борьбу за право на культуру, на вполне самостоятельную облагороженную жизнь; борьбу, еще не законченную» [Квашнин-Самарин 1997, 61]. Таким образом, Запад предстает в двух ипостасях – создатель высочайшей материальной культуры и ее монополист, использующий монополию ради неэквивалентного использования ресурсов и труда России. Борьба за культуру, за облагороженную жизнь есть вся геополитическая борьба с Западом, усиление давления на него – борьба, так сказать, за усиление сделочной позиции России в противостоянии с центром-монополистом. Буквальная такая перекличка с декларацией Петра, по случаю празднования Ништадтского мира, насчет Прометеевского «похищения огня». Квашнин-Самарин превозносит Ивана IV, который якобы в сознании «недостатка формальных средств (приемов) для выражения духовной сущности» России – Третьего Рима поставил целью добиться для России права на «просвещение» и на участие в жизни Европы в семье европейских народов [там же, 68, 79]. Одно из средств к этому состояло в том, чтобы разрушить шведские и польские «буфера» между Россией и Европой, чтобы стать в непосредственные отношения с Европой [там же, 76].
