Вадим Цымбурский - Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков
Парадоксально, что время Александра II, для Квашнина, не годы гигантского роста страны за счет континентальной сердцевины, а время потерь, утраты Русской Америки, неудачной, по его оценке, войны 1877–1878 гг. И даже восточные успехи Александра III он связывает с возрождением на Балтике флота «на одну треть ее вероятного противника», т. е. опять с давлением на Северную Европу (синхронизация произвольная), японская война – чисто случайный эпизод – «вызванная чисто внешними обстоятельствами перемена исторического русского фронта» (скептические замечания насчет движения на восток как «пути наименьшего сопротивления»).
На материале XVI-XVII вв. Квашнин-Самарин пытается выстроить оригинальную модель, якобы доказывающую роль поворотов России на юг и восток как своего рода центробежного размаха, возникающего с уклонением энергии русского народа от основного направления на «мнимый мировой центр». Иван Грозный, терпя поражения в Ливонии, поворачивает к Архангельску (и к Сибири); Годунов ориентируется на Мангазею и глубину материка; при первых Романовых восточное движение докатывается до Тихого океана, якобы исчерпывая свою цель; Алексей Михайлович прощупывает пути в Персию, ведет войны на юго-западе и западе, спорадически сворачивая к Балтике; при его детях завершается поворот. «Это круговращение напоминает размах гири, привешенной к центру. Как будто бы русская естественная мощь, отброшенная от берегов балтийских Европою, при грозной попытке Иоанна IV ввести Россию в европейскую систему, географическим вращением вокруг своей оси, чисто инстинктивным, накопляет невероятную центробежную силу, чтобы в лице Петра нанести удар господствующей на Балтийском море европейской державе, роковой удар, сплотивший Россию с Европой навсегда… Это явление, по бессознательности своей, по отсутствии в таком политическом круговращении какого-либо преднамеренного человеческого замысла … есть явление инстинктивное, явление народного инстинкта, поглощения пространства, инстинкта стремления к океану, политическое подсознание народа» [там же, 167]. С Петром «прекратилось то инстинктивное географическое … кружение внешней и внутренней политики России, и с тех пор нет более перенесения столицы, стоящей на страже духовного и телесного русского бытия». И хотя «внутри государства еще происходит инстинктивный процесс расселения, движение от центра к периферии, некое перемещение экономического центра, и после каждой внешней неудачи усиливается стремление правительства поддерживать народное переселение от берега западного моря к берегу восточного… Но все эти попытки инстинктивного характера не привели еще пока к крушению петровской идеи» [там же, 186–187] – идеи похищения «Третьим Римом» «мнимого», формального центра мировой культуры.
Таким образом, Квашнин-Самарин в 1912 г. сформулировал тезис о «похищении Европы», предполагаемого мирового геокультурного центра, как о движущем импульсе российской имперской геостратегии. Тогда же он высказал мысль – правда, на не очень подходящем материале XVI-XVII вв., значительно более оправданную для XIX-XX вв. – о наших имперских евразийских поворотах как об «инвертированном европохитительстве». Можно считать, что этот автор на самом деле выдвинул тезис более глубокий, важный для понимания идеологии русской геополитики: идею мирового двоецентрия, когда один центр представляет историческая Россия, другой же центр – считается ли он «сверхистинным» или, наоборот, «мнимым» – вынесен вовне ее, причем ни мир, ни сама Россия не мыслятся вполне завершенными без слияния этих центров. Любопытен высказанный Квашниным-Самариным на исходе работы тезис: «Для решения политических вопросов современности полезнее широкое пользование современной статистикой, которая покажет, насколько изменилось положение мирового центра с тех пор, как Русское государство вошло как одно из самостоятельных тел в мировую систему» [там же, 195]. Намек на то, что дрейф мирового центра способен сдвинуть центр тяжести военного (в том числе военно-морского) строительства России.
При всем различии с Семеновым-Тян-Шанским (как моряк, Квашнин не интересуется внутренней геополитикой России, развитием ее ядра), общее у них: Россия как часть Европы, не особое пространство вне Европы, не источник переустройства европейского мира, но крайняя часть Европы, культурно незавершенная, с европейским ядром, неспешно, но твердо упирающая на балтийско-черноморское пространство, через него влияющая на европейские судьбы, в нем полагающая основную игру, выходящая на евроатлантические дела через балтийско-черноморские проблемы.[50]
VII
Наконец, в это время в печати появляется имя, которое займет почетное место в истории русской геополитики, – имя П.Н. Савицкого, будущего основоположника и классика евразийства. Однако, первые две его работы написаны совершенно в другом ключе, поэтому именно на примере Савицкого хорошо изучать влияние стратегических циклов системы «Европа-Россия» на установки русской геополитической мысли.
Две публикации Савицкого 1916 г. посвящены спору с тезисом М.И. Туган-Барановского о невозможности крупномасштабного промышленного развития России из-за бедности Европейской России полезными ископаемыми. Первая из этих заметок малооригинальна. Заявление Туган-Барановского о единственности в России Донецкого бассейна как истинного минерального топлива Савицкий дезавуирует, обнажая лингвистические подосновы этого утверждения: отождествление «России» с «Европейской Россией». Отмечая концентрацию ресурсов на Алтае, Урале, в киргизских степях с их углем, Савицкий подчеркивает ассоциацию понятия «русского рудника» не с равнинной Россией, а именно с периферией – с глубинами Азии, с Уралом, Алтаем, Нерчинском. «Разве Западная Сибирь не занимает во внутренней национально-экономической структуре империи положения, во всем принципиально аналогичного положению Новороссии (где находится Донецкий бассейн)» [Савицкий 1916, 42] (тезис, разительно перекликающийся с применением имени «Новой России» к Западной Сибири и Казахским степям в 1730-х за 30 лет до приложения названия «Новороссия» к югу Украины). Всё тот же аргумент, которым в 1881 г. оперировал Достоевский, отстаивая поворот в Азию («вся Азия есть синоним некультурности, азиат – это варвар, и потому путь в Азию есть путь к одичанию»).
Намного интереснее вторая работа – два ее главных тезиса. Первый – о том, что мера развития промышленности в России не может определяться относительными величинами развития ее на единицу площади в сравнении с подобным же развитием европейских стран. Савицкий подчеркивает ускоренную эволюцию стран типа Англии и Германии в начале века по типу «стран-городов», с абсолютным превалированием индустрии над аграрной сферой, обеспечивающих себя сельскохозяйственной продукцией извне. Таким образом, эти «страны-города» образуют геоэкономическое целое с комплексом «стран-деревень». Промышленные же районы России образуют такой же комплекс с ее же аграрными территориями: таким образом, комплекс, который страны Запада образуют со своими колониями в разных концах мира или с «политически неоформленными совокупностями стран и земель», Россия содержит внутри своих континентальных границ.
Тут же Савицкий подчеркивает, что обстоятельства мировой войны, обнаружив уязвимость экономических связей между странами, обостряют вопрос: «Как сохранить хозяйственную независимость не отдельного индивидуума или семьи, а обширных социальных целых, государственных образований, будь то национального, будь то многонационального характера» [Савицкий 1916а, 72–73]. Тем самым Савицкий предвосхитил проблему автаркии, которая будет столь характерна для политики Запада между мировыми войнами и которая преломилась, в частности, в германской геополитике с ее идеей хозяйственно самодостаточных «гроссраумов». Савицкий, по сути, рассматривает Российскую Империю как такой гроссраум, отмечая: «место России в некотором основном процессе, наметившемся в новейшем мировом хозяйстве, – процессе создания и спайки таможенно-политических образований, обширных и разнообразных по характеру объединенных в них хозяйственно-производственных областей, – таможенно-политических образований "империалистического" (имперского) характера».
Итак, формирование особого геоэкономического пространства России Савицкий рассматривает как часть процесса, объединяющего Россию с западными державами, более того, прямо стимулируемого вовлеченностью России в борьбу западных великих держав за гегемонию в Европе и в мире.
А отсюда и второй мотив этой работы. Это тезис об изначальной раздвоенности ориентации России. Исконное ее ядро, «между верхней Волгой с севера, степями Слободской Украины с юга, Средней Волгой с востока и Днепром с запада» – рисуется как край, обездоленный полезными ископаемыми, «дарами Земли и Солнца». Однако в русской истории берет верх импульс, направляющий страну прочь от природных богатств континента. «Тяготение к культуре Запада, стремление дышать воздухом Европы, который в то же время есть воздух моря, потребность приблизиться к ее центрам, чтобы завязать и сохранить свои с нею связи, – всё это определило культурное устремление на Запад и на север, к Европе и морю, и заставило … именно здесь, на северо-западе создать и закрепить свои культурные сосредоточия» [там же, 67]. Итак, подобно Квашнину-Самарину, Савицкий обнаруживает логику похищения Европы в основе российской геостратегии.
