Анатолий Уткин - Месть за победу — новая война
После окончания «холодной войны», и особенно с неоконсервативной революцией, в Соединенных Штатах межатлантическое взаимопонимание стало весьма сложной проблемой. Провозглашенная в 2002 г. «доктрина Буша», по мнению Стэнли Гофмана, «создала пропасть между Соединенными Штатами и их союзниками. В своих базовых основаниях изменилась — изменилась значительно больше, чем предполагают в Европе, — американская концепция международных отношений и внешней политики»[322]. В видении имперского Вашингтона, Европейский союз должен был быть привилегированным партнером Америки, «подчищающим» огрехи лидера. 2003 год стал annus horribilis для атлантических союзников. Аналитики по обе стороны Атлантики признают, что «ярко выраженное большинство европейской общественности посредством опросов и демонстраций на улицах выразило свою враждебность американской политике в Ираке»[323].
Война в Ираке обрисовала новую роль, предназначаемую американцами для Брюсселя, — роль потенциального имперского соперника. Эта война окончательно изменила господствовавшую прежде парадигму «холодной войны», в которой Америка представала абсолютным протектором Европы. Новые члены Европейского союза попытались сохранить эту надевропейскую роль Вашингтона, но «старые» члены ЕС решительно осадили атлантических неофитов (особенно резко прозвучали слова президента Ширака). Строго говоря, Ирак не является причиной межатлантической размолвки, он является симптомом глубинных процессов, уводящих регионы Северной Атлантики друг от друга. В основе разногласий лежат различия относительно видения и интерпретации наиболее важных глобальных процессов, относительно употребимости мощи в международных отношениях, относительно роли вооруженной силы, относительно степени совместимости американских и европейских глобальных интересов.
Многие американцы предпочли увидеть в реакции европейцев на Ирак проявление черной неблагодарности — ответ на освобождение в ходе Второй мировой войны, на «план Маршалла», на защиту от СССР, на объединение Германии.
Многим не верилось в возможность реальной межатлантической размолвки. Американский исследователь атлантизма Дэвид Гомперт утверждает, что «реализация идей межатлантического противостояния могла бы произойти лишь в случае политических ошибок библейских пропорций, совершенных по обе стороны Атлантики». Но уже на раннем этапе межатлантического кризиса по поводу Ирака Генри Киссинджер предсказал «катастрофические последствия для Атлантического альянса»[324]. Это был верный анализ, европейские лидеры весьма жестко обозначили свою позицию. Теперь система евро–атлантических отношений должна была бы быть перестроена с самых начальных элементов. И строить будет сложно, так как нелегко представить себе, как «строители» уберут руины прошлого, мешающие новому выяснению отношений.
ФРАНЦИЯ
Так, символом «черной неблагодарности» стал французский президент Жак Ширак, который использовал дарованное некогда место постоянного члена Совета Безопасности ООН для обструкции американского курса в отношении Ирака. Он открыто назвал действия Америки, бросившей на Ближнем Востоке вызов всему мировому сообществу, «незаконными». Ширак постарался придать Европе роль судьи и прокурора. Ширак «унизил и ослабил позиции наиболее уважаемой личности в Соединенных Штатах — Колина Пауэлла»[325]. Ирак покончил с упорной версией о том, что, несмотря на все двусторонние противоречия, французы в случае крайнего развития событий все же встанут рядом с американцами. Как это было во времена де Голля, когда разразился Кубинский кризис и французы пообещали полную поддержку Соединенным Штатам. На этот раз они ничего не обещали.
Ширак провозгласил в качестве цели создание «многополярного мира, в котором Европа станет противовесом американской политической и военной мощи»[326]. Бывший германский канцлер Гельмут Шмидт заявил, что его страна и Франция «едины в общем желании противостоять гегемонии нашего могущественного союзника, Соединенных Штатов»[327]. Ответственный за внешнюю политику Европейского союза Крис Паттен открыто призвал Европу стать «серьезным игроком на мировой арене: серьезным противовесом Соединенным Штатам». Итальянский премьер Сильвио Берлускони убежден, что «Европа перестанет смотреть на Соединенные Штаты как лицо подчиненное»[328]. Даже более дружественные к США британские комментаторы считают, что «Америка владеет слишком большой мощью, это не приносит ничего хорошего никому, включая ее саму»[329].
Эту мощь Америка продолжала развивать и в мирное время после окончания «холодной войны», когда казалось, что военная мощь уже не потребуется и европейские страны резко уменьшили военные расходы — а США продолжали тратить гигантские суммы на военное технологическое обновление.
ГЕРМАНИЯ
В то же время официальный документ ЕС о европейской безопасности настойчиво утверждает, что «ни одна отдельно взятая страна не способна в одиночку решить современные сложные проблемы. В мире глобальных угроз, глобальных рынков, глобальных средств массовой коммуникации наша безопасность и процветание зависят от эффективной многосторонней системы. И фундаментальным основанием международных отношений является Хартия Объединенных Наций»[330].
Две стороны разошлись в представлении о суверенитете. «Соединенные Штаты менее склонны, чем европейцы, уважать суверенитет государств, особенно если его внутренняя репрессивная политика подлежит осуждению»[331]. Американский порог вмешательства во внутренние дела занижен по сравнению с европейским. Европейская боязнь быстроты, с какой Соединенные Штаты вторгаются во внутренние дела других стран, является частью общей боязни всевластия Америки. Превентивная война самой могучей державы современности против многократно более слабых стран буквально ужасает европейцев. Этот ужас европейцев перед мессианской решимостью Америки очевиден. И это противостояние имперскому всевластию не может быть подано как французская претенциозность и германское новое властное чувство. Европейцам претит и американское желание стимулировать раскол Европы на своих клиентов и своих противников.
Речь идет не о мнении брюссельских чиновников, на этот раз антиамериканизм выплеснулся на европейскую улицу. В популярной прессе и на европейском телевидении Америка едва ли не впервые была в массовом масштабе показана как жаждущая лишь власти и высокомерная — черты, которые едва ли укрепляют лидерство. Негативные чувства укрепили военные угрозы. Имея незначительные потери на этапе завоевания Ирака, Америка и вовсе потеряла сдерживающие начала. Как пишет Дэвид Гомперт, «американская поддержка Израиля видится в некоторых европейских штаб–квартирах как главная причина враждебности арабов и мусульман в целом, доказательством того, что еврейский заговор контролирует американскую политику и именно он послужил причиной вторжения в Ирак»[332].
У европейцев, убедившихся в отсутствии у Саддама Хусейна оружия массового поражения, сложилось неколебимое чувство, что Америке отныне доверять нельзя. Более всего покоробила американских стратегов не Франция — привычный недруг. Таковым в случае с Ираком стала Германия.
Первой реакцией американцев на резкую антиамериканскую позицию канцлера Гельмута Шредера стало недоумение. Не с американской ли помощью была восстановлена Германия? Защищена от вечно подозрительных соседей и в конечном счете воссоединена, вопреки позиции Британии и Франции? Наследник Аденауэра и Коля занял антиамериканскую позицию? Американцы вынесли немало ссор с Парижем, но с германской столицей у них практически всегда была гармония. До событий в Месопотамии.
Противоречия с Германией оставили более глубокую отметку в Вашингтоне. С Францией у американцев было много противоречий, но с Германией — да еще по поводу применения силы — первое подобное столкновение. Американская сторона постаралась представить дело так, что канцлер Шредер занял резко антиамериканскую позицию ввиду предстоящих выборов, стремясь использовать растущий антиамериканизм избирателей. Самый неожиданный — германский фактор — оказался самым болезненным.
Дело касается не только Белого дома и Капитолия; впервые массовый американский избиратель ощутил «холод измены» со стороны всегда прежде верных немцев. А как могло быть иначе? Молодое поколение немцев не помнит американского прорыва блокады Берлина, американского опекунства в период принятия ФРГ в Североатлантический союз, твердой поддержки Бушем–старшим процесса объединения Германии (в условиях, когда Миттеран и Маргарет Тэтчер противились этому).
