Анатолий Уткин - Месть за победу — новая война
Разительные перемены произошли в американском видении Европы. Вот основные моменты этого существенного изменения в мировидении.
1) Приоритет межатлантических отношений над всеми прочими, характерный для предшествующего полустолетия, изменился ввиду резко возросшей для США значимости Ближнего Востока и Восточной Азии. Поворот начался издалека: еще при президенте Буше–старшем проблема воссоединения Германии была самой приоритетной в мире 1989 года. Но уже в следующем году центр внимания сместился в район Кувейта, оккупированного Саддамом Хусейном. Глядя на Европу 1990‑х годов, американцы видели только югославский кошмар и неспособность европейцев выйти из него без американской помощи. Но революцию произвел Буш–младший, для которого не атлантический альянс, а битва с терроризмом стала центром внешнеполитического фокуса.
2) Новая стратегическая доктрина США («доктрина Буша») была ярчайшим отходом от главенствовавшей с 1947 г. «доктрины сдерживания». Теперь американцы грозили не только отдельным организациям, но и суверенным государствам в случае несогласия с ними — тезис, неприемлемый для большинства европейцев.
3) Америка провозгласила односторонность как свой заглавный принцип: отношение к Киотскому протоколу, к Договору о противоракетной обороне, к Гаагскому международному суду — тоже разрыв с принципами, главенствовавшими с 1947 г.
4) Подготовка и вторжение в Ирак в 2003 г. были проведены без малейших контактов с НАТО, с европейскими союзниками. Именно на этапе подготовки начался спор с Францией и Германией — новые существенные обстоятельства межатлантических отношений. Североатлантический союз был «отодвинут» в сторону и потерял значение центра координации межатлантических отношений. Именно на этом этапе министр обороны США Доналд Рамсфелд отделил «старую» Европу, ставшую непокорной, от «новой», более готовой следовать проамериканским курсом.
5) Американцы заявили, что теперь будут создавать «коалиции желающих», противопоставляя их неудобным старым блокам. Теперь Вашингтон не чувствовал нужды в уговаривании строптивых союзников, он развязал себе руки. И Европа увидела не «одного из своих», а своенравного гегемона.
6) Неоконсерваторы в Белом доме, Пентагоне и госдепартаменте отныне не считали нужным дипломатично скрывать свое возмущение «оголтелым антиамериканизмом» Франции, традиционной неприязнью голлизма, нежеланием Германии увеличить свой военный бюджет и посылать войска за пределы действия блока НАТО, неясным характером франко–германского союза.
7) Вперед вышли идеологи типа Роберта Кагана, готового сатирически подойти к «женоподобной» Европе с ее комплексами утерянного величия и жертвенности. Гедонизм европейцев стал ежедневным дискурсом американских средств массовой коммуникации, ирония заменила солидарность. От Европы перестали чего–либо ждать. «Уолл–стрит джорнэл»: «Европейцы были менее полезны в ведении войны в Афганистане, чем узбеки, казахи и пакистанцы»[337].
8) Если Европа сохранила лояльность в отношении ООН, то Америка после 11 сентября стремительно ее теряла. Возглавлявший Отдел планирования Государственного департамента Ричард Хаас: «Когда ООН не может предотвратить прямую угрозу, мы сохраняем за собой право действовать в не столь всеобъемлющем организационном окружении, скорее в ad hoc коалиции желающих участвовать в данном предприятии. Ни одна организация, включая ООН, не имеет монополии на легитимность; легитимность зависит в основном от рационального подхода к действиям»[338].
Использование силы, за исключением случаев очевидной самообороны, видится в Европе как последнее средство — и только в том случае, если оно санкционировано Советом Безопасности Организации Объединенных Наций. Именно так определил ситуацию Европейский совет накануне вторжения американцев в Ирак в феврале 2002 года. «Война не неизбежна. По контрасту с массивной видимой угрозой «холодной войны» ни одна из новых угроз не является по характеру чисто военной; и она не может быть блокирована чисто военными средствами. Сила должна быть использована только в крайнем случае, как последнее возможное средство»[339].
Совершенно иначе отреагировал на ход событий американский истеблишмент. Господствующие в нем неоконсерваторы типа Ричарда Перла свели европейскую позицию к признанию своей технологической слабости и военной ущербности: «В случае с Европой обращение к военной силе является даже не последним средством вследствие того, что европейцы имеют столь малые военные возможности, что это практически исключает их эффективное вмешательство в ход дел. Мир, который обеспечит справедливость и возможности для каждого, будет более безопасным для Европейского союза и его граждан. Предваряющее вторжение может исключить более серьезные проблемы в будущем. Первая линия нашей обороны будет за границей. Мы должны быть готовы действовать в условиях, когда все правила потеряли смысл»[340]. Американцы категорически не соглашались с европейской оценкой событий весны 2003 года в Ираке как реализации желания овладеть нефтью и стремления колонизовать регион.
Атлантическая политическая культура рухнула. Доверие к НАТО поколеблено, традиционная риторика в этом отношении не работает. Американцы требуют непосредственного участия во всех важнейших дискуссиях Европейского союза. Дихотомия возникла немедленно: «предваряющий удар против предотвращения конфликта», «государства–парии против государств, попавших в катастрофу», «основанный на силе против основанной на законе международной системы», «изменение режима против хорошего правления», «национальный интерес против эффективной многосторонности», «международная стабильность против торжества демократий». И легальные, и этические проблемы разделили два региона Запада, как никогда прежде. Возникли буквально два полюса. Германия и Франция стоят на полюсе необходимости возвращения прерогатив Организации Объединенных Наций, а США и Британия — на полюсе революционного ниспровержения «устаревших правил и организаций». Но при этом все они — от Блэра до Шредера, от Петтена до Соланы — так или иначе напомнили Вашингтону об ограниченности ценности односторонних действий, об опасности чисто военных действий в борьбе против терроризма и о непреходящей ценности коллективных действий. Даже в странах, решивших поддержать Америку, массовое восприятие стало меняться в противоположную от американской точки зрения.
В Британии поддержка американских действий уменьшилась за время самой начальной, победной фазы войны с 75 до 50 %; в Италии — с 70 до 34 %; в Польше с 80 до 50 %; в Италии и Испании — с 70 до 34 %[341].
В результате развития новых процессов ослабла прежде неколебимая поддержка Америкой европейской интеграции. Принятие десяти новых членов, государств — участников ЕС было, может быть, последним актом безоговорочной поддержки. Теперь официальный Вашингтон уже не идет слепо по дороге поддержки, но гораздо более внимательно следит за различными аспектами интеграционного процесса. Критическими стали вопросы, где будет вырабатываться европейская внешняя политика, какие государства имеют определяющее влияние, кто может быть использован в качестве тормоза на пути неблагоприятных аспектов европейского самоутверждения. Особое внимание американцев отныне обращено к военным аспектам европейской интеграции — здесь европейское продвижение вперед явственно уменьшает главное оружие Америки — ее абсолютное доминирование в НАТО.
Благоприятность одного обстоятельства трудно отрицать: теперь американской стороне ясно, что без общего пересмотра приоритетов и структур нельзя молча использовать НАТО — инструмент «холодной войны» — в качестве подсобной структуры всемирной американской гегемонии. Это предполагает придание европейскому крылу союза большей ответственности при решении глобальных проблем. Да и региональных — таких, как намеченная Соединенными Штатами немыслимая демократизация Ближнего Востока. Американская дипломатия все более отчетливо постигает тот факт, что силовой дипломатии и наличия гигантской мощи недостаточно.
Америка стала использовать разногласия между отдельными европейскими странами. Возможно, отчетливее других эту линию воспел Джон Халсмен из «Херетидж фаундейшн»: «Америка обязана постоянно подмечать различия во взглядах внутри Европы и использовать эти разногласия ради формирования «добровольной коалиции» по главным политическим проблемам. Только Европа, не скованная общей дисциплиной, устраивает Соединенные Штаты»[342].
Существует два подхода к объяснению кризиса в межатлантических отношениях. Первый исходит из некоторых имманентных особенностей двух регионов, а второй — из естественного закона, диктующего развал любой из имеющихся в мировой истории коалиций после того, как цели, связывавшие данную коалицию, либо были достигнуты, либо исчезли.
