Анатолий Уткин - Месть за победу — новая война
Но более всего американских военных обеспокоило участие в проекте «Галилео» Китая — не только самой быстрорастущей страны, но и растущего конкурента в высокотехнологических сферах. КНР сотрудничает в космосе и с Бразилией, и с Россией. Исключительное впечатление вызвало в США согласие Китая принять у себя российские войска для проведения совместных учений. Пятнадцать лет назад представить себе военные учения без участия — при откровенном игнорировании — Соединенных Штатов было трудно. Сейчас создание торговых и военных блоков без американского участия стало реальным фактом жизни. В сторону от декларируемой американцами линии поведения идут Европа, Китай, Россия, Латинская Америка. Грубой военной силы оказалось недостаточно для контроля над миром.
Исключительное могущество Соединенных Штатов, возможно, было бы великим благом для человечества, если бы высшей целью американского государства было создание модели человеческого общежития по примеру того библейского «города на холме», о котором мечтал первый губернатор Массачусетса Джон Уинтроп в 1630 году. Если бы, достигнув преуспеяния (во многом благодаря междоусобным войнам конкурентов), Соединенные Штаты обратились к «менее счастливому» миру, лишенному экономических и социальных стандартов североамериканского гиганта, с помощью и состраданием, а не с яростным желанием продлить свою гегемонию бесконечно, даже если для этого потребуется — как этого требует провозглашенная в сентябре 2002 г. новая доктрина национальной безопасности США — наносить «предваряющие удары» там, где национально–эгоистичное руководство Америки узрит для себя потенциальную опасность.
Вся суть в том, что для американского правительства главенствующим надо всем благом является их безопасность, и ради достижения своей безусловной безопасности оно готово буквально на все. Но для огромного мира, для 95 % мирового населения, корчащегося в конвульсиях выживания, социального неравенства, экономической отсталости (обеспечения питьевой водой, в конце концов), безопасность некой процветающей страны, продление ее всемогущества на невообразимое время в будущем не может быть поддерживаемой обществом целью.
Для характеристики проблемы «блага или зла» Америки для мира как нельзя лучше подходят слова патриарха американской дипломатии Г. Киссинджера: «Как только держава достигнет всех своих целей, она будет стремиться к достижению абсолютной безопасности… Но, поскольку абсолютная безопасность для одной державы означает абсолютное отсутствие безопасности для всех других, она… может быть достигнута лишь посредством завоевания»[319]. По этому пути и устремились Соединенные Штаты, посягая при этом на суверенитет других народов, что неизбежно превращает юношеское восхищение в твердую самозащиту зрелых людей и обществ.
К любому явлению можно относиться как к незрелому и эфемерному, но противостояние любой гегемонии являет собой самую устойчивую черту мировой истории. Индивидуумы и нации жаждут самореализации, а не сервильной устойчивости, они более всего ценят свободу, а не лакейскую сытость. Тому, кто не согласен с тем, что это главенствующая черта мирового процесса, придется еще в этом убедиться.
Много лет спустя после окончания вьетнамской войны экс–министр обороны США Р. Макнамара обедал с президентом Вьетнама. Тот повернулся к министру и задал заветный вопрос: «Разве вы не понимали, что мы сражаемся за национальную свободу? Никто из вас не читал историю Вьетнама? Вы что, не знали, что мы 1000 лет сражались за свою свободу с Китаем?» Нет наций, рожденных подчиненными, и светлая вера американцев, что они лучше знают, что нужно филиппинцам, вьетнамцам, афганцам, иракцам (и далее по списку), очень быстро превращалась — и всегда будет превращаться — в темную тоску непонимания очередной страны, предпочитающей свободную нищету экспериментам американских всезнаек. Как пишут в широко обсуждаемой сейчас на Западе книге о неприятии оксидентализма И. Бурума и А. Маргалит, «отторжение всего, что люди ассоциируют с Америкой, чрезвычайно сильно. Оно привлекает радикальных последователей ислама к политизированной исламской идеологии, в которой Соединенные Штаты являют собой инкарнацию дьявольского зла. Оно разделяется национально думающими китайцами — да и всеми прочими частями незападного мира»[320].
Америку не любят за разное. Немало тех, кто с неодобрением относится к глобальному распространению американской культуры и корпоративной мощи. Романтические поэты ненавидят коммерциализированный мировой метро–полис, традиционалисты презирают сексуальную свободу, трудящиеся страдают от превратностей капиталистического цикла развития и от жестокой конкуренции. Огромное крестьянское большинство мира слепнет от ярости к сверхэффективным производителям Канзаса и Айовы, обесценивающим их труд. Но наиболее разделяемо всеми чувство ограниченности своего суверенитета на фоне всеобъемлющей заботы Америки о своей безопасности.
Глава 12
АТЛАНТИЧЕСКИЙ РАЗВОД
Старый Атлантический союз был основан на обстоятельствах, которых более не существует: военная взаимозависимость союзников, согласие относительно условий использования силы и убежденности государств–членов, что в условиях кризиса союзники от начала до конца будут стоять друг за друга. Новый Атлантический союз, если его воссоздадут, станет покоиться на параллельных (если они будут найдены и утверждены) интересах и на обоюдной способности абстрагироваться от очевидных противоречий.
Если спросить американцев, какой должна быть Европа, те немедленно начнут размышлять, что Европа должна сделать. Американцы ставят перед собой цели. Европейцы же всегда предпочитают рассуждать о своей идентичности. Более того, говоря о будущем, американцы стремятся определить отношение Западной Европы к Соединенным Штатам: партнер, противовес, альтернативная система ценностей. Американское видение будущего Европы неотделимо от анализа будущего американо–европейских отношений. Европейцы же смотрят на европейское развитие как на таковое. Они все более решительно не хотят жить в монополярном мире. Вот как выразил эту идею французский президент Жак Ширак: «Любое сообщество с одним доминирующим центром всегда представляет собой опасность, вызывая реактивные тенденции. Вот почему я предпочитаю многополярный мир, в котором Европа, вполне очевидно, будет иметь собственное место»[321].
НОВАЯ НЕПРИЯЗНЬ
В Западной Европе всегда считали, что Американская империя заместила империю Британскую довольно грубо, очевидно грубым образом Вашингтон сокрушил испанское влияние в Латинской Америке. Исторически Соединенные Штаты воевали практически со всеми западноевропейскими странами. И подъем Америки произошел во многом потому, что Атлантический океан оберегал молодую американскую республику от ссорящихся между собой европейских держав. А затем США непосредственно нажились на двух мировых войнах в Европе. Поэтому ухудшение отношений не является неким «отходом от столбовой дороги».
Добавим к этому, что Вашингтон, себялюбиво отстаивая собственные интересы, никогда не пытался выработать долгосрочную стратегию в отношении Европы. За исключением нескольких центров на Атлантическом побережье, в Соединенных Штатах решительно победила мегаломания мировой гегемонии; разрешение региональных проблем оставили дипломатическим и военным проконсулам. Чем должна быть Европа после колоссальных сдвигов 1989–1992 годов — этим американские геополитики не озаботились. Им, видимо, легче было пустить дела на самотек и рассчитывать на благодарность «спасенных от Сталина» европейцев. Американцы «вполглаза» увидели новые европейские проблемы, только когда во всей лютости заполыхал огонь на Балканах к середине 1990‑х годов.
Но и во времена «военного возвращения» на Балканы, во времена Дэйтона американское руководство не поставило перед собой вопрос: какой отныне будет эволюция Европы, каким будет европейское отношение к глобальной военной политике Америки? В Вашингтоне и после 11 сентября не нашли решения проблемы, каким может быть фактор поддержки (или ее отсутствия) в американо–европейских отношениях.
После окончания «холодной войны», и особенно с неоконсервативной революцией, в Соединенных Штатах межатлантическое взаимопонимание стало весьма сложной проблемой. Провозглашенная в 2002 г. «доктрина Буша», по мнению Стэнли Гофмана, «создала пропасть между Соединенными Штатами и их союзниками. В своих базовых основаниях изменилась — изменилась значительно больше, чем предполагают в Европе, — американская концепция международных отношений и внешней политики»[322]. В видении имперского Вашингтона, Европейский союз должен был быть привилегированным партнером Америки, «подчищающим» огрехи лидера. 2003 год стал annus horribilis для атлантических союзников. Аналитики по обе стороны Атлантики признают, что «ярко выраженное большинство европейской общественности посредством опросов и демонстраций на улицах выразило свою враждебность американской политике в Ираке»[323].
