Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия
Последние слова были произнесены тоном настолько нормальным, что Клей едва их расслышал.
— Ну что ж, — сказал Клей, — я…
— Я бы мог опрокинуть стаканчик, это вы хотели сказать?
— Нет, — солгал Клей, вскипая. — Я хотел сказать, что я бы не отказался.
— Так, значит, я все это придумал. — Собеседник ухмыльнулся. Клей уже ненавидел его.
Они вошли в тускло освещенный бар. Каждый заказал выпить. Клей решил держаться вежливо, что бы ни случилось. Этот человек так нравится Инид… Какая досада, что он не помнит его имени, это ставит его в невыгодное положение. А этому человеку его имя известно, вот почему он, Клей, в невыгодном положении, ибо в именах заключена власть.
— Так почему же, — начал Клей осторожно, не желая давать повод для очередной речи, — вы здесь, если не любите Вашингтон?
— Потому что я слаб. Развращен. Не имею жизненной цели. Не могу устоять перед даровой выпивкой… даровой жратвой… втянут в компанию дикарей, которым я время от времени показываю фокусы: пою песенку, предсказываю будущее, напоминаю им, что государственный корабль пьян.
— А вы?
— Я нет. Рембо — тот был пьян. У вас открытое лицо, Клей. Не давайте жизни закрыть его. У вас есть политические амбиции?
— Есть. — Клей предпочел ответить твердо и кратко.
— Ума не приложу, чего вы все стремитесь к должности? Взять, к примеру, этого мошенника Джеймса Бэрде на Дэя.
— Я административный помощник сенатора Дэя.
Коротышка расхохотался.
— Знаю. И вы, конечно, ему преданы.
— Да.
— Я назвал этого вашего сенатора мошенником не потому, что он — единственный в своем роде. Я употребил это слово не в бранном смысле, да и возможно ли такое в Вашингтоне? Я лишь хотел сказать, что он такой же, как все, только более удачливый. Вам бы не хотелось служить у бунтаря, который не желает походить на остальных, так ведь?
Коротышка опрокинул в себя изрядный глоток виски. Вот уже много лет Клей не встречал человека, который вызвал бы в нем такую неприязнь.
— Согласен, у него обольстительный голос, у этого вашего сенатора. И манеры. Я изучал его вчера вечером на приеме. Он впервые предстал предо мной во плоти, так сказать. Но я его быстро раскусил. Актер! Он актер. Как он владеет своим голосом! Как расставляет ударения! Как пародирует других! Как эффектно падает интонация его голоса. В данный момент он играет Брута, но мог бы с таким же успехом сыграть и Макбета, и Лира, а при плохой удаче — и Тимона Афинского. Он может играть кого угодно, только не себя, ведь своего-то «я» у него нет. На вас наводят скуку цитаты из Шекспира? И всякие книги вообще? Я часто замечал, что любая незнакомая цитата, то есть такая, которую нельзя найти в утренних газетах, повергает вашингтонцев в замешательство и немедленно обращает в бегство.
— Понимаю, почему. — Клей произнес это очень отчетливо и был этим очень горд. Коротышка снисходительно рассмеялся.
— Ваша взяла. Я зануда. И я в высшей степени морочу себя, а уж в этом проклятом городе особенно.
— Так почему же вы не уезжаете?
— Денег нет. Я беден. Я должен работать. А работать я могу только здесь. Представьте себе: ходить в кино днем — обычай еще более вредный, чем нюхать героин, и столь же заразительный, потому что мне нравится то, что я вижу на экране. Я не могу смотреть без слез на Джоан Кроуфорд. Боже, как они с ней обращаются! Свиньи! А эта малышка Джин Артур, она так потешно морщит носик… Это сама реальность. Практически все, что я вижу в этих темных, пропахших несвежими носками и жареной кукурузой кинотеатрах, кажется мне более реальным, чем все это! — Он обвел комнату театральным жестом, и точно по мановению его руки в дверях возникла Инид.
— Что вы тут делаете вдвоем? — Инид сегодня была вся в серебре, изящная и стройная, ни дать ни взять индийская принцесса. — Пора идти, прием начался.
— Я рассказывал мистеру Оверборду, как я люблю Вашингтон.
— Овербэри.
— Он прекрасно знает, кто ты. Мне кажется, сегодня вечером тебя следует поставить на место, Гарольд.
— Меня ставят на место мои хозяева… и любовницы.
Клей внимательно взглянул на Инид, но она потащила его в смежную комнату, оставив Гарольда наедине с высоко поднятым стаканом — он стал было поднимать тост за осажденное в Валенсии законное правительство Испании.
— Вот уж законченный сукин сын.
— Гарольд? Не принимай его всерьез. Его хлебом не корми — дай подразнить людей. Смеха ради. Слушай…
Но Клей не мог слышать, а Инид — рассказать, так как их внезапно остановила бледная близорукая молодая женщина в блестящих бусах.
— Инид Сэнфорд! Прекрасная, прекрасная в серебре. Этот цвет так вам идет.
— Спасибо, миссис Блок.
— В воскресенье у меня небольшой прием, очень intime[55].— К явному восторгу Инид, французское произношение миссис Блок было небезупречно. — Приходите в шесть, прошу вас. Прием даю в честь… — Она назвала имя пожилого члена Верховного суда. — Он такой занятный. — Тут Клей не смог сдержать улыбки. По словам Инид, были известны случаи, когда, завидя старика, даже калеки отшвыривали костыли и спасались бегством. — Он любит отдохнуть в обществе родственных душ. — Все были уверены, что у судьи роман с миссис Блок, последний старческий взлет перед последней заключительной речью. — Он так восхищен вами, Инид. Он обожает молодежь.
— Непременно постараюсь прийти, миссис Блок.
— В любое время после шести.
— Позвольте вам представить… — Инид хотела познакомить ее с Клеем, но миссис Блок это явно было ни к чему. Она выследила какого-то посла и исчезла.
— Интересно знать, как попала сюда эта проклятая еврейка? — сказала Инид.
— Если верить колонке светской хроники в газетах, она вездесуща.
— Это потому, что она знакома со всеми репортерами светской хроники. Уверена, она платит им, чтобы о ней писали. Только в нашем доме ей не бывать, а мы не переступим порог ее дома. Бедняжка. Сидела бы себе в Нью-Джерси или откуда еще там она появилась. Вашингтон не для нее. Послушай, я насчет вчерашнего вечера…
— Сожалеешь?
— С какой стати? — В темных глазах Инид отражалось пламя свечей. До чего же она хороша, подумал Клей, сознавая, что он ей не пара.
— Питер знает.
— Какой еще Питер и что он знает?
— Мой брат. Я не смогла вчера тебе рассказать. Он видел нас в раздевалке.
— О боже! Надо было запереть эту проклятую дверь!
— Ну, сделанного не воротишь. Но вот как теперь быть?
— Он расскажет отцу?
— Не думаю. Не знаю. К тому же он такой лгун, что ему могут не поверить.
— Лгун? — Для Клея это было новостью.
— Врет без конца. С тех пор как он научился говорить, он плетет что-то чудовищное.
— Враки?
— Разумеется. — Тут в дверях появилась группа молодых людей; увидев Инид, они радостно замахали руками и двинулись к ним.
— Надо что-то решать, — лихорадочно сказала она. — Вон идут мои нью-йоркские друзья.
— А где сейчас твой отец?
— Он здесь. Вон там.
Приятели Инид окружили их. Девушки целовали ее в щеки, молодые люди пожимали руку.
— Поговори с ним! — крикнула она, затопленная этим изъявлением чувств.
Блэз Сэнфорд сидел в углу комнаты в обществе двух седых мужчин, рассуждая — о чем? — конечно, о политике. В соседней комнате начались танцы. Хотя прием был устроен для молодежи, наличествовали и старики. Подобно свидетелям в суде, они сидели в креслах, наблюдая, как движутся в сложном рисунке танца их преемники, и отдавая себе отчет в том, что им в конечном счете придется уступить место в этих креслах молодым танцорам, которые в свою очередь освободят танцевальную площадку другим, еще более молодым. «Что нужно делать, чтобы про тебя не забыли? — подумал Клей. — Как сохранить танцевальную площадку для жизни?» Этот вопрос задавало его честолюбие, но ответа на него не давало.
— Мистер Овербэри? — Худой блондин с проседью встал между ним и танцевальной площадкой. — Меня зовут Эдгар Нилсон, я друг… точнее — человек, желающий стать другом сенатора Дэя.
— Знаю, — Клей улыбнулся заученной улыбкой политика и горячо пожал протянутую ему руку. — Вы из Нью-Йорка. Но родились в Мэриленде. — Он понимал, что, пожалуй, выказывает излишнюю осведомленность, но тем хуже для сенатора, раз тот решил что-то скрыть от него.
— Похоже, обо мне наводят справки. К счастью, мне нечего скрывать. Все улики уничтожены.
Клей рассмеялся: ну и нахал этот мистер Нилсон, ну и нахал.
— Я хочу купить землю у индейцев, но боюсь, сенатор не очень расположен мне в этом помочь.
— А как еще он к этому может отнестись?
— Я не причиню индейцам особенного вреда. Цена, между прочим, вполне приличная.
— Бусы, ожерелья из ракушек, огненная вода?
