Дмитрий Волкогонов - Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Интеллект Ленина, как мощная мыслящая политическая „машина", включил без остатка правосознание в революци­онную методологию мышления и действия. Хотел того или нет юрист Ленин, но его практические шаги на этом попри­ще лишь демонстрировали иллюзорность большевистского права.

Следует отметить еще один момент. Пока Ленин был в тихой и спокойной Швейцарии, он убедительно критиковал аграрные прения в Думе, разносил П.Н.Милюкова за „приу­крашивание крепостничества", предсказывал, что при социа­лизме „способ Рамсея" в промышленности позволит сокра­тить рабочий день до менее чем 7 часов, возмущался поли­цейскими гонениями царизма… Но стоило прийти к власти этому эмигранту, как „полицейские гонения царизма" пока­зались детскими забавами перед ужасами пролетарской дик­татуры.

Повествуя о Цезаре, его гибели, летописец изрек: „То, что назначено судьбой, бывает не столько неожиданным, сколько неотвратимым". То, что произошло в России в октя­бре 1917 года и позже, можно было предсказать. Это,в частности, делали Плеханов и меньшевики, Милюков и ка­деты. Секта большевистских подпольщиков, выросшая в грозную партию, не могла изначально дать что-либо хоро­шее России. Но исторически так сложилось, что все сцена­рии будущего, родившиеся в голове вождя этой партии, по­стоянно менявшиеся, уточнявшиеся, стали программой раз­рушения великой страны, пытавшейся в феврале 1917 года выйти на столбовую дорогу цивилизации.

Каковы философские особенности интеллекта Ленина? Ведь все мы, и автор настоящей книги в том числе, в свое время утверждали в своей догматической слепоте, что автор „Материализма и эмпириокритицизма" — крупнейший фи­лософ XX века.

Эта ленинская работа, написанная в 1908 году, не будь ее автор лидером тех сил, которые „потрясли весь мир", на долгие десятилетия была бы малозаметной книжкой, о кото­рой бы знали и помнили лишь самые узкие специалисты в области гносеологии. Я думаю, что даже эти специалисты не рискнули бы поставить этот труд в один ряд с книга­ми русских философов того времени: Н.А.Бердяева, отца С.Булгакова, С.Л.Франка, Л.П.Карсавина, Н.О.Лосского, Ф.А.Степуна, И.А.Ильина, О.П.Флоренского и некоторых других.

Профессор В.В.Зеньковский из Богословского правос­лавного института в Париже в своей фундаментальной двухтомной „Истории русской философии" пишет: „Фило­софские интересы Ленина сосредоточивались почти исклю­чительно навопросах философии истории — все остальное его интересовало лишь в той мере, в какой те или иные учения в теории могли влиять на философию истории. Но и в философии истории Ленин раз на всю жизнь принял по­строения Маркса — и уже ничто вне их его не интересо­вало. Эта внутренняя узость, присущая изначально Ленину, превращает его философские писания в своеобразную схо­ластику (в дурном смысле слова). Все, что „соответствует" позиции диалектического материализма, укрепляет ее, — приемлется без оговорок; все, что не соответствует, — от­брасывается только по этому признаку".

Зеньковский не сгустил краски. Он лишь подтвердил то, что писал сам Ленин в своем философском труде: „Идя по пути Марксовой теории, мы будем приближаться к объ­ективной истине все больше и больше (никогда не исчерпы­вая ее); идя же по всякому другому пути, мы не можем прий­ти ни к чему, кроме путаниц и лжи".

Другими словами, философы и ученые фактически лишь те, кто придерживается марксистской методологии. Абсурдность такого вывода сразу обесценивает ленинские философские изыскания, хотя в области гносеологии есть некоторые положения, сформулированные В.И.Ульяновым, которые идут в русле общепринятого научного знания. Но сама категоричность выводов, что является фирменным сти­лем Ленина как политика, организатора и философа, вызы­вает внутреннее сопротивление.

Вся ленинская философия, по сути, имеет целью разде­лить мыслителей на „чистых" и „нечистых", материалистов и идеалистов. Именно для этого так много муссируется „ос­новной вопрос философии", каковым он едва ли является и лишь придает привкус пропагандистского, даже классового деления в области общественной мысли. Думаю, действи­тельная заслуга Ленина в этой области заключается в при­дании философии социального характера, но сделано это, к сожалению, с целью разделить „философов на два больших лагеря". Большевистскими призывами выглядят ленинские заклинания не верить ни одному буржуазному профессору в области философии. Ведь они — „ученые приказчики тео­логов".

Поражает настойчивость Ленина доказать, что та фило­софская школа, которая допускает существование религии, не является научной. Если общенаучные рассуждения Лени­на можно принимать или не принимать, считать их удачны­ми или неудачными, что является обычным делом в философской литературе, то провозглашенный принцип партий­ности для философского анализа естествознания сразу вы­водит читателя за рамки науки в область идеологической борьбы и большевистских оценок.

Еще меньшее значение имеет труд „Философские тетра­ди", представляющий ленинский конспект работ как ряда философов-классиков, так и менее известных ученых. Даже сам Ленин не придавал им самостоятельного значения, на­зывая „тетрадками по философии", мыслями „для себя". Это комментарии и идеи, возникшие у внимательного и при­страстного читателя, каким был Ленин, „по поводу" про­читанного.

Верно заметил Бердяев, что Ленин „по философии чи­тал исключительно для борьбы, для сведения счетов с ере­сями и уклонами в марксизме. Для обличения Маха и Аве­нариуса, которыми увлечены были марксисты-большевики Богданов и Луначарский, Ленин прочел разную философ­скую литературу. Но у него не было философской культу­ры; меньше, чем у Плеханова. Он всю жизнь боролся за целостное, тоталитарное мировоззрение…".

Последнее замечание Бердяева, по-моему, очень метко характеризует философскую сущность интеллекта вождя русских большевиков. Безоговорочно приняв социально-по­литическую и философскую доктрину Маркса (действи­тельно крупный шаг в истории мировой общественной мыс­ли), Ленин тем самым обрек себя лишь на догматическое комментирование выдающегося учения. Ни одна социаль­но-политическая теория не может быть универсальной, гло­бальной, надвременной. Но именно в такую превратил марк­сизм Ленин.

Впрочем, Бердяев, Степун, Франк и некоторые другие российские мыслители могли со временем считать, что им повезло. Когда Ленин в марте 1922 года прочел сборник статей „Освальд Шпенглер и закат Европы", подготовлен­ный этими авторами, он пишет записку управделами СНК Н.П.Горбунову, в которой называет книгу „белогвардей­ской" и поручает поговорить о ней с заместителем предсе­дателя ГПУ И.С.Уншлихтом… Философов не расстреля­ли за „белогвардейские" убеждения, что было нормальной практикой того времени, а лишь изгнали из отечества.

Философская грань интеллекта Ленина была сильной в своей убежденности, но явно догматичной. Абсолютная уве­ренность в том, что „философия Маркса есть законченный (курсив мой. —Д-В.) философский материализм", послед­няя вершина, единственно верная теория, говорит о догмати­ческой ограниченности Ленина. Эта узость проявилась, в частности, наиболее ярко в его труде „Государство и рево­люция", утопическом прежде всего потому, что автор аб­солютизировал некоторые догмы Маркса и Энгельса. Чего только стоят утверждения Ленина, что новый социалисти­ческий строй ликвидирует бюрократию, ибо „при социализ­ме все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял".

Для Ленина очень много значило, говорится ли о дан­ном предмете, явлении что-либо у основоположников марк­сизма. С ленинских времен почти до дней настоящих у ком­мунистов главный аргумент в споре — соответствующая цитата, подходящая к случаю идея, конкретное „указание" классиков.

Критикуя меньшевика Н.Н.Суханова, Ленин в одной из последних своих работ писал: „Для создания социализма, говорите Вы, требуется цивилизованность. Очень хорошо. Ну а почему мы не смогли сначала создать такие предпо­сылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать дви­жение к социализму? В каких книжках прочитали Вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны?"

По Ленину, если в Марксовых „книжках" это не возбра­няется, то можно „исторический порядок" делать любым.

Ленинский интеллект, что касается теоретического от­ражения действительности, не был загадочным, ибо здесь властвовали догматизм, одномерность, однозначность марк­систских выводов.

„Социализм", созданный Лениным, даст наиболее уни­версальную — тоталитарную — форму бюрократии и дог­матизма. Впрочем, в кое-каких их неистребимых проявлени­ях Ленин успел убедиться еще при своей жизни. Десятки, сотни его распоряжений о показательных процессах, судах, расправах с бюрократами, „дураками" не дали положитель­ного результата…