Рудольф Баландин - «Клубок» вокруг Сталина
По его словам: «Троцкистская организация стала центром всех контрреволюционных сил»; «троцкизм есть орудие поджигателей войны».
До этого, отвечая на вопросы государственного обвинителя Вышинского, Радек признал, что новая программа Троцкого предполагала реставрацию капитализма в стране и помощь в этом иностранных государств. «Раньше стоял вопрос так, — пояснял Радек, — что мы деремся за власть потому, что мы убеждены, что сможем что-то обеспечить стране. Теперь мы должны драться за то, чтобы здесь господствовал иностранный капитал, который нас приберет раньше, чем даст нам власть». Не правда ли, верное суждение, которое полностью оправдалось спустя полвека.
Но Радек не остановился на этом. Он продолжил: «Что означала директива о согласовании вредительства с иностранными кругами? Эта директива означала для меня совершенно простую вещь, понятную для меня, как для политического организатора, что в нашу организацию вклинивается резидентура иностранных держав…» Разве это не похоже на правду?
Необходимо привести выдержку из записи судебного заседания:
ВЫШИНСКИЙ. Значит, вы были заинтересованы в ускорении войны и заинтересованы в том, чтобы в этой войне СССР пришел к поражению? Как было сказано в письме Троцкого?
РАДЕК. Поражение неизбежно, и оно создает обстановку для нашего прихода к власти, поэтому мы заинтересованы в ускорении войны. Вывод: мы заинтересованы в поражении.
ВЫШИНСКИЙ. А вы были за поражение или за победу СССР?
РАДЕК. Все мои действия за эти годы свидетельствуют о том, что я помогал поражению.
ВЫШИНСКИЙ. Эти ваши действия были сознательными?
РАДЕК. Я в жизни несознательных действий, кроме сна, не делал никогда. (Смех.)
ВЫШИНСКИЙ. А это был, к сожалению, не сон?
РАДЕК. Это, к сожалению, был не сон.
…………………………………
ВЫШИНСКИЙ (к Пятакову): Вы подтверждаете свою осведомленность о письме Троцкого на имя Радека?
ПЯТАКОВ. Я уже вчера показывал и подтверждаю, что это полностью соответствует действительности.
ВЫШИНСКИЙ (к Сокольникову). Такой же вопрос.
СОКОЛЬНИКОВ. Мне это тоже известно.
ВЫШИНСКИЙ. Вы тоже разделяли эту позицию?
СОКОЛЬНИКОВ. Да.
ВЫШИНСКИЙ (к Серебрякову). Вы тоже разделяли эту позицию пораженчества?
СЕРЕБРЯКОВ. Я не возражал».
Разве не сознавали подсудимые, что этими ответами подписывают себе смертный приговор, признаваясь не только в антисталинской, но и антипартийной, более того, антисоветской деятельности? Безусловно, сознавали. В эту решающую минуту все они или кто-то хотя бы один могли бы отрицать такое обвинение, если бы оно не было убедительно доказано на следствии. Конечно, это было бы разумно и достойно. Никто из них этого не сделал.
Пятаков информировал суд о том, что они создавали троцкистские группы в Харькове, Днепропетровске, Одессе и Киеве, распространяли свою деятельность на Кузбасс. Зачем ему надо было бы наговаривать на невинных людей? Он мог бы умолчать о иногородних группах. По-видимому, во время следствия ему были показаны документы, свидетельствующие о том, что об этих группах уже стало известно органам госбезопасности.
Почему мы не должны верить последним — предсмертным — словам тех, кому грозила смертная казнь, а должны верить тем людям весьма сомнительных морально-нравственных качеств, которые предлагают вовсе не обращать внимания на такие признания, якобы ловко сфабрикованные следователями (конечно, по указаниям Сталина) и безвольно, бездумно, нелепо повторяемые обвиняемыми?
Какими бы ни были людьми Зиновьев, Каменев, Радек, Пятаков и другие осужденные, их последним словам на процессах веры, как мы думаем, больше, чем мнению откровенных антисоветчиков.
Если подсудимые оппозиционеры оговаривали не только себя, но и других, обрекая их на угрозу смертной казни ради призрачной надежды сохранить собственную жизнь, то такие люди не заслуживали бы ничего, кроме всеобщего презрения. Тем более что на процессах они не выглядели изможденными или подавленными.
И ради чего была бы такая преступная ложь? Только ради укрепления позиций Сталина?!
Нет, снова придется повторить мысль, которую мы высказывали раньше: к чести оппозиции, она была действительной, а не марионеточной, она реально угрожала не только Сталину, но и всему проводимому им и партией курсу. У Сталина и сталинизма в СССР были настоящие и сильные враги. И едва ли не самую главную опасность для него представлял тот заговор, который в процессе следствия получил наименование «Клубок». Некоторые нити этого «Клубка» до сих пор остаются нераспутанными, а многие материалы засекреченными.
Вспомним о том, как оценил В.З. Роговин политические процессы 30-х годов в СССР: они носили амальгамный характер, потому что фальсификации накладывались на реальные события. Но если мы не будем вовсе доверять показаниям и признаниям обвиняемых, будем подозревать следователей в постоянных фальсификациях и вдобавок не будем иметь в своем распоряжении всех имеющихся документов, то у нас не останется никакой более или менее надежной основы для умозаключений, кроме личного субъективного мнения.
В любом расследовании политического процесса сталкиваются две позиции, каждая из которых в немалой степени оправдана. Даже если признать точно такую позицию Троцкого, о которой говорил Радек — ориентацию на поражение СССР в войне с внешним врагом и опору на иностранные спецслужбы, — то и она вполне логична, ибо к середине 30-х годов все меньше оставалось надежд на то, что СССР рухнет сам по себе, не справившись с теми задачами, которые стояли перед народным хозяйством и поначалу многими справедливо считавшимися невыполнимыми.
У Троцкого оставалось три главных линии дальнейшего поведения: отойти совершенно от политики и заняться писанием мемуаров, литературных сочинений или каких-либо исследований; признать победу Сталина и его генеральной линии; активно бороться за власть в СССР. Он выбрал, как известно, третий путь. А это означало, как мы уже выяснили, неизбежный переход к террористическим методам и к использованию в своих целях спецслужб заинтересованных государств, а в конечное счете стремление к ликвидации сталинского Советского Союза. Если так и произошло, то в этом нет ничего необычного. Напротив, это совершенно естественно, разумно, логически оправдано, а значит — очень правдоподобно.
Ясно, что правдоподобие — еще не правда. Но всей окончательной правды во многих исторических событиях, обремененных огромным количеством разнородных, порой противоречивых фактов, раскрыть не удается. Поэтому есть смысл предпочитать наиболее правдоподобные концепции.
Почему бы нам не доверять Бухарину в его последнем слове, которое не скажешь по принуждению: «Я около трех месяцев запирался. Потом я стал давать показания. Почему?
Причина эта заключалась в том, что в тюрьме я переоценил все свое прошлое. Ибо, когда спрашиваешь себя: если ты умрешь, то во имя чего умрешь? И тогда представляется вдруг с поразительной ясностью абсолютно черная пустота. Нет ничего, во имя чего нужно было бы умирать, если бы захотел умереть, не раскаявшись…
И когда спрашиваешь себя: ну, хорошо, ты не умрешь; если ты каким-нибудь чудом останешься жить, то опять-таки для чего? Изолированный от всех, враг народа, в положении нечеловеческом, в полной изоляции от всего, что составляет суть жизни…»
Конечно, в его положении невольно станешь надеяться на чудо, на возможность продлить свою жизнь. Более того, человек в таком положении может наговорить на себя напраслину, преувеличить свои прегрешения. Но лгать на себя и других — для чего?!
То, что в ходе разбирательств раскрывалась не вся правда, спорить не приходится. Вопрос в том, в каком направлении искать эту скрытую правду? По нашему мнению, многое оставалось скрытым по нескольким причинам. Следствие не хотело раскрывать всех карт уже потому, что нельзя было выдавать источники секретной информации, тем более что затрагивались интересы других государств и деятельность нашей контрразведки.
Кроме того, немало оставалось и «белых пятен» в связи с отсутствием целого ряда важных фактов, о которых приходилось только догадываться. Подсудимые тоже могли говорить не всю правду, могли они откровенно лгать… Вряд ли вообще возможно в столь сложных, запутанных и законспирированных политических заговорах распутать все нити до конца. Тут «амальгамы» неизбежны и в процессе следствия, и при изложении материалов в историческом или публицистическом сочинении.
Итак, с нашей точки зрения заговоры против Сталина и сталинизма действительно существовали, были очень серьезны и смертельно опасны как для него, так и для заговорщиков.
Но ставка была немалой: судьба СССР.
КлубокВ мемуарах декабристов и их современников нередко упоминается о встрече вождя декабристов П.И. Пестеля с организатором убийства Павла I графом фон дер Паленом. Говорят, Пален заявил Пестелю, что планируемый декабристами переворот обречен на неудачу.
