Сергей Цыркун - Секретная предыстория 1937 года. Сталин против красных олигархов
Не возникло особых проблем и с Председателем ВЦИК Калининым — непосредственным начальником Енукидзе: они оба блудили с актрисами оперетты и балеринами, причем Енукидзе полностью обеспечивал Калинину материальную сторону дела, так что «всесоюзному старосте» оставалось только наслаждаться танцем догола обнаженных балерин на его необъятном служебном столе в кабинете на Моховой.[405] Четыре года в юности прослужив генеральским комнатным лакеем, Калинин на всю жизнь усвоил холопские привычки и просто не мог обходиться без хозяина. Выдвиженец Троцкого, он удачно продолжил карьеру одновременно с Молотовым под руководством Зиновьева в Петрограде. Получив после смерти Свердлова его должность, Калинин долгое время служил при Ленине чем-то вроде шута. По словам Троцкого, «при обсуждении вопросов в Политбюро Ленин не раз поворачивался с дружелюбной иронией в сторону Калинина: «Ну, а что скажет по этому поводу глава государства?» Калинин не скоро научился узнавать себя под этим высоким псевдонимом». В 1924 г. Калинин публично высмеян фельетонистом Демьяном Бедным (который за это первым из писателей тогда получил боевой орден Красного Знамени) в довольно скабрезном сочинении «О том, как наш староста Калиныч отбил Татьяну Бах у Авербаха», опубликованном в «Известиях» (речь там шла о сожительнице Калинина актрисе Татьяне Бах). После этого «староста Калиныч» старался проскальзывать через лавры и тернии большой политики как можно более незаметным и послушно голосовал сначала за Бухарина, а затем, опасаясь, как бы Сталин и Молотов не присмотрелись повнимательнее к его интимной жизни, тут же признал нового хозяина в Сталине.[406]
Троцкий рассказывал об этом: «В одном из советских юмористических журналов появилась, кажется в 1925 году, карикатура, изображавшая — трудно поверить! — главу государства в очень интимной обстановке. Сходство не оставляло места никаким сомнениям. К тому же в тексте, очень разнузданном по стилю, Калинин назван был инициалами М. И. Я не верил своим глазам. «Что это такое?» — спрашивал я некоторых близких ко мне людей, в том числе Серебрякова (расстрелян в феврале 1937 года). «Это Сталин дает последнее предупреждение Калинину». — «Но по какому поводу?» — «Конечно, не потому, что оберегает его нравственность. Должно быть, Калинин в чем-то упирается». Действительно, Калинин, слишком хорошо знавший недавнее прошлое, долго не хотел признать Сталина вождем. Иначе сказать, боялся связывать с ним свою судьбу. «Этот конь, — говорил он в тесном кругу, — завезет когда-нибудь нашу телегу в канаву». Лишь постепенно, кряхтя и упираясь, он повернулся против меня, затем — против Зиновьева и, наконец, еще с большим сопротивлением — против Рыкова, Бухарина и Томского, с которыми он был теснее всего связан своими умеренными тенденциями. Енукидзе проделывал ту же эволюцию, вслед за Калининым, только более в тени…».[407]
Бухарин, проглядевший интриги Сталина и Молотова, летом 1928 г. удивлялся: «Ворошилов и Калинин изменили нам в последний момент. Я думаю, что Сталин держит их какими-то особыми цепями». Калинин же при встрече с Бухариным в Кремле накануне XVI съезда ВКП (б) прямо сказал ему: «Вы, Николай Иванович, правы на все двести, но полезней монолитности партии ничего нет. Время мы упустили, у нашего Генерального секретаря слишком большая власть, остальное понимайте сами».[408]
Так вместо бухаринского большинства в Политбюро образовалось двоевластие: с одной стороны Бухарин, Рыков и Томский, с другой — Сталин, Молотов и переметнувшиеся к ним Ворошилов и Калинин, а между ними нейтралы вроде Рудзутака. В то же время самому Бухарину накануне июльского Пленума Сталин сказал в доверительной беседе: «Мы с тобой Гималаи, остальные — ничтожества». Бухарин воспроизвел эту фразу на заседании Политбюро, думая этим скомпрометировать Сталина, но тот, не моргнув глазом, объявил Бухарина лжецом. Бухарин потом возмущался: «Все поверили мне, но предпочли сделать вид, будто поверили Сталину».[409]
Ягода в этот период работал на обе стороны: исправно снабжал информацией Сталина, но при этом демонстрировал преданность Бухарину и Рыкову. Евдокимов пожинал лавры главного организатора Шахтинского процесса. Сталину удалось столкнуть его с Ягодой, да так, что Ягода стал для Евдокимова врагом номер один.
Июльский Пленум ЦК 1928 г. прошел в тревожной и нервной обстановке. Уже перед его началом стал очевиден раскол в руководстве партии. Образовались две фракции: экстремисты, которых возглавляли Бухарин, Томский, Угланов и примкнувшие к ним, но совершенно не имевшие политического лица Рыков и Куйбышев; прагматики во главе со Сталиным, Молотовым, Микояном. Последние совершенно не верили в близкую перспективу Мировой революции и вполне отдавали себе отчет в тупиковом состоянии советской экономики благодаря самоубийственному курсу «ножниц цен». Крестьяне по-прежнему саботировали сдачу зерна государству по заниженным ценам, государство выталкивало частного торговца на черный рынок, государственная торговля оказалась неспособной удовлетворять потребности населения. В сельских магазинах необходимую покупателям мануфактуру продавали в ограниченном режиме (причем нередко это было низкосортное, так называемое солдатское сукно), а в порядке «принудительного ассортимента» сбывали ненужные крестьянину духи или бусы низкого качества и по высоким ценам.[410]
Экстремисты-бухаринцы вцепились, словно собака в кость, в занимательные поиски «вредителей». Им это казалось разумным выходом из ситуации. И Ягода, и Евдокимов, охваченные азартом соперничества, ринулись в это грязное состязание, плодя десятками «липовые» дела. Вспомнили, что расстрелянный Ибраимов некогда состоял в националистическом движении «Милли-Фирк». Эту организацию теперь обвинили во всей уголовщине Ибраимова, организовав новое «дело» 63 бывших миллифирковцев.[411] Уничтожив крымско-татарскую интеллигенцию, взялись за российскую. Евдокимовцы доложили о том, что «контрреволюционная организация охватила собой ряд крупнейших трестов Украины — Югосталь, Химуголь, ЮРТ» (Южнорусский металлургический трест). По их уверениям, в центре всей паутины стоял «московский центр» во главе с неким Рабиновичем, который якобы руководил антисоветскими диверсиями и вредительством в Сибири, на Кавказе и на машиностроительных заводах Центральной России.[412]
Не отставали и ягодовцы. Они, со своей стороны, развернули еще более бредовые дела о «вредителях на железнодорожном транспорте» (группа фон Мекка — потомственного строителя железных дорог в России), в оборонной промышленности (группа Михайлова) и т. д. Это были зачатки тех «вредительских» процессов 1930 г., которые вошли в историю судебных фальсификаций под собирательным названием «Промпартия». Жертвами этой злой пародии на расследование станут тысячи людей…
Бухарин и Томский подстегивали эту грязную кампанию. Известен случай, когда к главе Коминтерна бросился поэт Мандельштам, которому он покровительствовал, умоляя спасти от расстрела осужденных по процессу «семи стариков». Речь идет об осужденных к смерти 14 апреля 1928 г. шести членах правлений кредитных обществ (Гуревич, Винберг, Ратнер, Капцов, Синелобов, Ким) и одном работнике Наркомфина (Николаевский), обвиненных в «экономической контрреволюции». Бухарин снисходительно пояснил поэту: «Мы, большевики, относимся к этому просто: каждый из нас знает, что и с ним это может случиться. Зарекаться не приходится»… А для иллюстрации рассказал про группу сочинских комсомольцев, которых только что «пустили в расход» за разложение…».[413] Мы еще увидим, как униженно будет Бухарин молить о пощаде, когда перед ним самим откроется подобная перспектива. Но что ему было до каких-то «семи стариков»?..
В мае с большим шумом прошел Шахтинский процесс, для которого 53 обвиняемых доставили в Москву. Сталин предложил обойтись без расстрелов по этому делу, но Бухарин и другие экстремисты на заседании Политбюро проголосовали за смертные приговоры. Заседания суда, продолжавшиеся 41 день, шли под аккомпанемент шумных демонстраций, которые проходили по улице мимо здания суда и многоголосым хором требовали смерти подсудимым. Бухарин вновь проявил мастерство по части подобных зрелищ. Прямо во время суда в зал приходили «делегации», которые требовали от суда показательных казней.[414] Попутно 24 мая 1928 г. Ягода сообщил в газете «Известия» о расстрелах других «вредителей», проведенных без суда, решением Коллегии ОГПУ.
Умеренные пытались как-то ограничить эту вакханалию. К примеру, Сталин обращался к членам Политбюро с запиской: «Менжинский говорит, что не будет арестовывать кого-либо из спецов в НКПС до приезда Рудзутака. Предлагаю послать Рудзутаку телеграмму о том, чтобы остался в отпуску».[415] Все было напрасно — аресты продолжались. Они не прекращались и летом, только набирая силу. Лишь 2 августа Политбюро, спохватившись, по настоянию Молотова приняло директиву: «Обязать ГПУ прибегать к репрессиям, и особенно к арестам крупных специалистов, с максимальной и большей, чем это имеет место сейчас, осторожностью, допуская аресты лишь действительно злостных контрреволюционеров, вредителей и шпионов».[416] Но это стало возможным только после июльского Пленума ЦК, на котором впервые экстремисты в открытую столкнулись с умеренными. Экстремистам удалось одержать убедительную победу по вопросу о новой программе Коминтерна, предусматривающей «лозунг федерации отпавших и отпадающих от империалистической системы советских республик развитых стран и колоний, противопоставляющей себя в своей борьбе за мировой социализм мировой капиталистической системе». В вопросе об этом безумном лозунге Сталин нарочно поддержал бухаринцев, чтобы максимально отвлечь Бухарина подготовкой к VI Конгрессу Коминтерна, состоявшемуся в Москве в августе. В более же серьезных кадровых вопросах победу одержал Сталин: он не только смог внести раскол, отвоевав у Бухарина большинство в ЦК, но и добился возвращения в Москву Кагановича на пост секретаря ЦК.
