Консерватизм в прошлом и настоящем - Рахшмир Павел Юхимович
Весьма показательно с точки зрения социального содержания консерватизма его отношение к профессиональным союзам. В годы капитализма «свободной конкуренции» главными гонителями профсоюзов считались правые либералы манчестерского толка. Сейчас консерваторы намного обошли в этом отношении своих либеральных соперников. Профсоюзы объявлены смертельным врагом современного капиталистического государства, Именно на них возлагается главная ответственность за все экономические и социальные трудности, переживаемые капиталистическим обществом. Усмирение, ослабление и, если возможно, ликвидация профсоюзов провозглашается одной из главных целей практической консервативной политики.
В последнее время объектом ожесточенных нападок консерваторов стали новые демократические, и в их числе — альтернативные движения. Этому не препятствует то, что по некоторым вопросам (защита окружающей среды, стремление ограничить технический прогресс) взгляды консерваторов и некоторых сторонников альтернативных движений вроде бы пересекаются. Напротив, такое пересечение придает консервативным атакам на альтернативные движения особую ожесточенность. Для консерваторов «зелено-альтернативные движения» — это движения левых, которые «узурпировали открытую неоконсерваторами экологию»{295}. Поэтому такие движения рассматриваются как враги в квадрате: и как левые, и как конкуренты, позволившие себе охотиться в консервативном заповеднике.
В деле демонтажа демократических структур консерваторам, прорвавшимся к власти, удалось пока преуспеть меньше, чем при осуществлении экономической политики. Неприятие населением их установок в этой области оказалось большим, чем они первоначально предполагали. Тем не менее политикам, руководствующимся неоконсервативными установками, удалось и здесь частично реализовать свои планы. В ряде стран ужесточено законодательство, предусматривающее санкции за «нарушение общественного порядка». Расширены права полиции. Ослаблены ограничения на применение ею крайних форм насилия. Серьезные удары нанесены профсоюзному движению. Все шире практикуется дискриминационная практика в отношении лиц, участвующих в борьбе против политики «социального реванша» и демонтажа демократических институтов.
Опасность тенденций такого рода определяется не только их прямым значением, но и тем, что они создают условия для дальнейшего наступления на демократические права населения, для авторитарной перестройки общественных институтов, о которой частично говорят, а нередко и умалчивают апологеты консерватизма.
В обстановке глубокой дезориентации общественного сознания, вызванной прогрессирующим распадом либерально-реформистских мифов, возникших в обстановке экономического подъема конца 50-х — начала 70-х годов, под влиянием растущего страха перед новыми экономическими и социальными потрясениями многие аргументы консерваторов, несмотря на явные неудачи их практической политики, полностью или частично принимаются значительными группами населения соответствующих стран. И это обеспечивает консервативным политическим силам поддержку, устойчивость которой весьма относительна, но все еще представляет собой объективную реальность.
Консервативное «ретро» во внешней политике
Выдвижение консерватизма на авансцену в идеологической сфере сказалось и во внешнеполитической области. Особенно заметно это в США, где внешняя политика послужила рычагом, с помощью которого власть имущим удалось осуществить общий поворот вправо.
Чтобы яснее представить место консервативных взглядов во внешнеполитической мысли США, мысленно обратимся к сравнительно недалекому прошлому. До второй мировой войны в американской науке о международных отношениях господствовало направление, получившее наименование школы «политического идеализма». Гораздо правильнее было бы, однако, назвать его школой политического морализма. В системе ценностей, характерных для представителей этой школы (Д. Перкинс, Ф. Танненбаум, Ф. Джессап, Дж. Бэрнхем и др.), лежало убеждение, органически свойственное американским крайне правым, будто США представляют собой эталон общественного развития, а поэтому все события в мире следует рассматривать в зависимости от их соответствия или несоответствия интересам США как их понимает американская правящая верхушка. В первом случае событие или явление оценивалось «моралистами» как «добро», а во втором — как «зло».
Неподчинение или тем более сопротивление американской внешней политике, отстаивание другими своих национальных интересов, своей безопасности клеймилось как «аморальное», противоречащее «всеобщему благу», «человеческим и божеским законам». Соответственно, все происходившее на международной арене трактовалось в сугубо морализаторском духе.
Практический опыт предвоенного кризиса, а также военных лет, продемонстрировавший несостоятельность подобных «теоретических установок», и прежде всего необходимость считаться с тем, что кроме американских интересов существуют интересы других держав, что с ними можно и нужно сотрудничать при решении глобальных вопросов, перед которыми оказалось человечество, способствовал компрометации школы «политического идеализма» и стимулировал поиски внешнеполитических концепций, в большей степени соответствующих ситуации, возникшей после разгрома государств фашистской оси, когда с предельной очевидностью выявилось, что идея гегемонии США в остальном мире является нереальной и что мировой порядок может быть основан лишь на принципах мирного сосуществования и сотрудничества государств с различным общественным строем, прежде всего США и Советского Союза.
Однако внешнеполитические поиски американской верхушки пошли — как в практической политике, так и в теории— в противоположном направлении. Морализаторская школа была задвинута на второй план, но не потому, что она опиралась на ложный тезис о всеобщности американской модели, а потому, что в предлагаемых ею рецептах в «недостаточной степени» фигурировала сила. И на смену этой школе пришли не объективные размышления о формировании внешней политики в меняющемся, сложном мире, а набор представлений о международных отношениях как сфере, где господствует «закон джунглей». Эти представления стали именовать в США школой «политического реализма», подчеркивая тем самым ее отличие от моралистов. К действительному реализму они, однако, имели малое отношение^ ибо в их основе, явно или негласно, лежало представление, будто США обладают неоспоримым превосходством силы над любой другой державой в мире и будто это превосходство останется вечным.
«Историко-философскую» основу школы составили рассуждения консервативного философа и теолога Р. Нибура, отстаивавшего положение об изначальной греховности человека и его склонности к злу вследствие стремления достичь большего, чем он может на самом деле. Из этого «политическими реалистами» делался вывод о вечности и неизбежности борьбы людей за власть и силу{296}.
Оценивая с этих позиций положение, сложившееся после второй мировой войны, приверженцы школы рассматривали изменения, происшедшие в мире, не как возникновение обстановки, требующей нового осмысления, а как воспроизведение ситуаций, существовавших прежде.
Позиции сторон международного процесса трактовались при этом в соответствии с концепцией «максимизации власти».
При таком подходе рост международного авторитета СССР, обусловленный его решающим вкладом в разгром фашизма и освобождение порабощенных народов, успехами в строительстве социализма, появление новых социалистических государств, кризис, а затем и распад колониальной системы империализма и общее ослабление мирового капитализма рассматривались лишь через призму представлений о «росте и экспансии советской силы», вызванных, главным образом, курсом на «умиротворение» СССР, который якобы проводил в годы второй мировой войны президент Ф. Рузвельт. Расстановку сил в мире «политические реалисты» сводили к так называемому «биполярному» противостоянию Советского Союза и Соединенных Штатов Америки, а единственно возможной формой такого противостояния объявляли наращивание военной мощи. Иными словами, картина международных отношений, которую они рисовали, сводилась к изображению поединка двух гигантов. При этом любое событие, происходящее в мире, трактовалось либо как составная часть поединка, либо как его непосредственный результат.
