Консерватизм в прошлом и настоящем - Рахшмир Павел Юхимович
«Политическое равноправие и народный суверенитет не являются абсолютными целями, — писал по этому поводу один из «классиков» консервативно-неопозитивистского подхода к исследованию политических проблем американец Р. А. Даль. — Необходимо задаться вопросом, в какой мере мы готовы жертвовать свободным временем, неприкосновенностью интимной сферы, согласием, стабильностью, уровнем доходов, степенью безопасности, прогрессом, статусом и, вероятно, многими другими целями во имя дальнейшей реализации политического равенства… Легко убедиться, что никто не намерен полностью поступаться этими целями во имя политического равенства и народного суверенитета»{290}.
Враждебное отношение к идее равенства образует стержень системы взглядов американского неоконсерватизма. Ключевой для понимания таких взглядов, по мнению ряда исследователей этого феномена, является статья И. Кристола «О равенстве», опубликованная в ноябрьском номере «Комментари» за 1972 г. В ней выражалось недовольство тем, что идея равенства приобрела первостепенное значение и превратилась благодаря разочарованию интеллигентного «нового класса» в буржуазном обществе и его ценностях в основной критерий оценки законности того или иного социального строя. Такой подход, заявлял Кристол, «опасен и исторически необоснован; он предъявляет обвинение в незаконности всему человеческому роду… т. е. фактически ставит под сомнение достоинства Иерусалима, Афин, Рима, наконец, Англии в елизаветинскую эпоху, где неравенство рассматривалось в качестве необходимого условия для достижения идеала совершенства — как в индивидуальном, так и в коллективном смысле»{291}.
Разумеется, не все идеологи консерватизма согласны с подходом к проблемам демократии, характерным для сторонников теории «демократического господства элит». Однако имеющиеся различия не мешают им быть едиными, когда речь заходит о сути дела. Все они согласны в том, что нынешний объем демократических прав народа, в развитых капиталистических странах «слишком велик». Все они стремятся к тому, чтобы участие населения в политическом процессе было сведено к единовременному электоральному акту. Любые предложения, направленные на расширение такого участия путем использования элементов прямой демократии, решительно отвергаются и провозглашаются губительными. Основные усилия предлагается направить на то, чтобы разрыв между «электоральной массой» и представительными институтами был максимально большим.
В качестве одного из наиболее эффективных средств достижения этой цели рекомендуется стратегия «деполитизации политических отношений». Суть ее состоит в том, что проблема политического решения низводится до уровня выбора между двумя продавцами политического товара, различия между которыми имеют второстепенное значение. Соответственно политическая система уподобляется свободному рынку, на котором продавцы политического товара, прибегая к коммерческой рекламе, навязывают его потребителю, и победителем оказывается тот, кто в состоянии сделать это более ловко. Ставка в этом случае делается на то, что использование такого механизма в конечном итоге приведет к отчуждению масс от политического процесса, воспринимаемого в таком варианте как чуждое интересам простого человека, бесперспективное и грязное дело. И действительно, в США, где подобная модель применяется долгое время и в наиболее обнаженном виде, уровень политической включенности и политической активности граждан (даже в самой первичной, электоральной форме) наиболее низкий в капиталистическом мире.
По мере распространения подобной стратегии на другие промышленно развитые капиталистические страны в них также падает интерес к электоральному процессу, что находит одобрительную оценку у идеологов консерватизма. Определенный процент людей, не принимающих участия в выборах в цивилизованной демократической стране, писал по этому поводу X. Шельски, является показателем политической стабильности, ибо означает, что люди не ожидают от будущего правительства никаких радикальных перемен{292}.
В последнее время внимание сторонников демонтажа демократических структур привлекают определенные тенденции нынешнего государственно-монополистического развития, открывающие, с их точки зрения, дополнительные перспективы ограничения политического влияния «социальных низов.
Известно, что резкое возрастание объема государственного вмешательства в социально-экономическую и другие неполитические сферы общественной жизни породило объективную необходимость существенно расширить — за пределы традиционной политической системы — узаконенные каналы взаимодействия между гражданским обществом и государством. В результате еще на стадии «раннего» государственно-монополистического капитализма параллельно с представительными институтами и наряду с ними стала возникать принципиально отличная от них система взаимосвязи управляемых и управляющих, основанная не на территориальном, а на функциональном представительстве. Выразителями «общественных интересов» в ней выступали не партии, объединяющие своих членов по принципу общности политических взглядов и целей, а непартийные организации и группировки, сводящие людей либо на основе единообразия выполняемой ими общественной функции, либо приверженности к тому или иному специфическому интересу.
По мере развития этих институтов возникла целая система функционального представительства, состоящая из учреждений, различных по калибру, статусу и кругу возлагаемых на них обязанностей.
Именно эта система и стала местом «схождения» представителей заинтересованных групп и государственной власти.
Важнейшее отличие функционального представительства от традиционной партийно-политической системы состоит в том, что если в последней комплектование выборных учреждений происходит целиком или главным образом из представителей политических партий, а партии-победительницы формируют правительство и другие органы исполнительной власти, то институты функционального представительства, напротив, создаются и формируются сверху — по сути дела, в приказном порядке. Государство не только устанавливает их состав, полномочия, формирует задачи и финансирует данные учреждения, но и, как правило, посылает в них своих представителей. Оно же определяет «правила игры», в соответствии с которыми развертывается деятельность данных учреждений, может в любой момент пресечь работу каждого из них, создать новое и т. д.{293}
Очевидно, что особенности функциональной системы создают благоприятные возможности для ее превращения во влиятельный фактор, противостоящий представительной системе и воздействующий на нее в антидемократическом духе.
Возникновение, развитие и укрепление функциональной системы управления породили целый поток апологетической литературы, выступающей под знаменем неокорпоративизма. Не все сторонники неокорпоративизма могут быть охарактеризованы как консерваторы. Среди неокорпоративистов существует влиятельное либеральное крыло, рассматривающее функциональную систему не как противовес, а как дополнение к парламентско-представительным институтам. И тем не менее преимущественно консервативный характер неокорпоративистских теорий не вызывает сомнений. Консервативные теоретики с самого начала увидели в неокорпоративистских тенденциях дополнительную реальную возможность ослабить демократическое воздействие на государственные структуры, осуществляемое через парламентские институты. Мы уже писали о корпоративистских моделях довоенного консерватизма{294}. Они не только существовали, но и были испробованы на практике фашистскими и близкими им по духу правоконсервативными режимами.
Трагический для народов опыт фашизма способствовал дискредитации корпоративистской модели. Очевидно, однако, что тесные духовные связи между консерватизмом и корпоративизмом сохранились. И это сказалось на отношении консерваторов к неокорпоративизму.
Для правильной оценки социального содержания идеологической системы крайне важно знать, против кого прежде всего направлены наносимые ею удары. Анализ консервативной литературы не вызывает в этом смысле никаких сомнений. Главный противник неоконсерваторов — коммунизм, под которым подразумеваются и страны реального социализма, и коммунистические партии в промышленно развитых капиталистических государствах, и другие социальные и политические силы, оказывающие сопротивление политике «социального реванша». Атаки против социал-реформизма и либерализма обусловлены либо тем, что они, по глубокому убеждению консерваторов, проявляют неоправданную уступчивость по отношению к коммунизму, либо тем, что в конкурентной борьбе за благосклонность господствующего класса эти силы выступают в роли конкурентов консерватизма.
