Анатолий Гончаров - Голые короли
Лев Давидович, в свою очередь, знал об игре Ленина гораздо больше, чем допускал пролетарский вождь. Почему именно 25 октября 1917 года произошел большевистский переворот в Петрограде? Почему Ленин с настойчивостью, доходящей до истерики, бился за эту дату, ставшую впоследствии «великим праздником»? И что скрывалось за его загадочной репликой: «Двадцать четвертого рано, а двадцать шестого - поздно»?
«Гениальное провидение» вождя объясняется очень просто. 24 октября Австрия предложила Временному правительству России заключить сепаратный договор о мире, вследствие чего тотчас бы рухнула оставшаяся в одиночестве Германия. В этом случае долгожданная победа России в Первой мировой войне лишала большевиков всяких надежд на захват власти, ибо они с самого начала стояли за поражение, и главным их козырем, обеспечивающим популярность среди солдатских масс, был лозунг: «Долой империалистическую войну!»
Потому-то Германия и потребовала от Ленина немедленно, не откладывая ни на один день, бросить все силы большевиков на свержение Временного правительства, которое, конечно же, приняло бы предложение Австрии. Удастся или нет большевикам эта авантюрная попытка переворота, немцев интересовало даже не во вторую очередь. Главное, завязать вооруженный конфликт в России и сорвать тем самым заключение сепаратного мира с Австрией. Правительство Керенского было настолько деморализовано, что большевикам без особых усилий удалось и то, и другое. Поразительно, от каких мелких условностей и мелочных интересов может зависеть судьба великого государства. 26 октября революция в России уже не случилась бы. Она не случилась бы и 25-го, если бы на заседании ЦК Троцкий, подобно Зиновьеву и Каменеву, выступил против совершенно неподготовленного захвата власти. Однако, ведя свою игру, он не рискнул помешать игре Ленина и при голосовании воздержался.
Хаос в стране быстро сделался принудительным, и авантюру Ленина назвали Великой революцией.
Кролики ТроцкогоВспоминал ли Троцкий об этих событиях двадцатилетней давности? Наверное, вспоминал. Но думал постоянно только о Фриде Кало, в жилах которой текла гремучая смесь индейской, испанской и еврейской крови. Иногда они уходили вдвоем в горы - не очень часто и не слишком далеко. Она собирала истомленные зноем цветы. Он оглядывал окрестности взором охотника, но ощущал себя, как усталый солдат, у которого перед ненастьем ноют старые раны, и присаживался отдохнуть. Из-под камня выскакивали юркие ящерицы. Он пугался. Фрида смеялась. Она легко взбиралась на самое высокое место, за которым открывался глубокий провал, и звала его встать рядом. «Что ты, что ты!.. -кричал он. - Вернись, там опасно, у тебя закружится голова!» «Я птица, которая летает стоя, -отвечала она. - Мне не страшно. Все страшное в моей жизни я уже пережила».
Он знал, что это правда. После перенесенного в детстве полиомиелита правая нога у нее сделалась чуть короче и тоньше, чем левая. Занятия спортом выровняли ущербность, насколько это было возможно, но не смогли уберечь от нового увечья. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, она попала в страшную катастрофу. Автомобиль, в котором она ехала, столкнулся с трамваем. Сломавшийся токоприемник насквозь пропорол ей живот, раздробив тазобедренную кость. Спорт и сцену пришлось оставить. Фрида Кало стала художницей.
Троцкий видел многие ее работы - не все, конечно, потому что она умерла спустя четырнадцать лет после его гибели. Но самые известные автопортреты, уходившие впоследствии с аукциона «Сотбис» за немалые суммы, он видел. Фрида с попугаями. Фрида с обезьянками. С собачками. С Диего-ребенком на руках. Со Сталиным... И здесь его преследовал Сталин.
Скоро Троцкий стал ей в тягость. Его записки с мольбой о встрече возвращались вместе с книгами, в которые были вложены. Он горевал, искал причины, коих не существовало, снова писал. Под эту симфонию неразделенной страсти состоялся суд. Троцкий истекал сарказмом и злостью: соратники в Москве наговорили о нем столько, сколько он и сам о себе не мог знать. Международная комиссия под председательством Джона Дьюи оправдала Троцкого. Однако, чтобы закрыть все белые пятна в его биографии и увязать несвязуемое, понадобилось сочинить 617 страниц оправдательного заключения.
Напрасно стучались в эту дверь бывшие сторонники Льва Давидовича в Париже: Макс Истмен, Виктор-Серж Кибальчич и Борис Суварин, заявлявшие, что речь комиссия ведет не о том, и что не имеет никакого значения, встречался ли Троцкий с тем или иным заговорщиком, действительно ли ждал в Норвегии сигнала о начале переворота в Москве или просто ловил треску в фиордах. Судить Троцкого, утверждали они, надо за фатальный грех большевизма, из которого вылупился сталинизм.
Исходя из этого, имеет ли он моральное право обвинять сегодня Сталина в преследовании семей оппозиционеров, когда практику заложников ввел в годы Гражданской войны сам Троцкий, горячо поддержанный в этом деле Лениным? Может ли Троцкий публично возмущаться смертными приговорами в Москве, если в 1917 году с пеной у рта выступал за отмену смертной казни, а уже в следующем году отдавал приказы казнить без суда и следствия тысячи людей?
О чем вообще говорить в этой ситуации, когда Троцкий всегда оправдывал террор и политические убийства, объясняя свою позицию тем, что «моральная оценка убийства, вместе с политической, вытекает из внутренних потребностей борьбы»? Нет и не может быть у Троцкого никаких оправданий, откуда бы они ни вытекали, и судить его надо прежде всего за то, что он лично руководил террором против кронштадтских матросов, тамбовских крестьян, донского казачества, против русской интеллигенции и духовенства.
Оправдали Троцкого. Однако выглядел он подавленным. Понимал, что настоящий приговор ему вынесут совсем другие судьи. О чем-то он только догадывался, но что-то знал и наверняка. К нехорошим выводам подталкивал тот факт, что ни одна газета не напечатала ни строки из 617 страниц оправдательного заключения. Журнал «Лайф» по какой-то надуманной причине вдруг отказался от заказанной ранее статьи о Сталине. Это увязывалось с другим недавним обстоятельством, поразившим Троцкого. В одной из статей он выбросил антисемитскую карту. Анализируя скрытую направленность московских чисток, напомнил, что еще в феврале 1934 года Сталин приказал арестовать членов так называемого «всесоюзного троцкистского центра», не озаботившихся обретением русских псевдонимов.
Он полагал, что нанес Сталину удар, который тот не в состоянии будет парировать. Но удар в спину нанесли ему самому. Видные американские публицисты и писатели дружно заявили: «Мы привыкли смотреть на Советский Союз как на наше единственное утешение в том, что касается антисемитизма. Непростительно, что Троцкий бросает такие обвинения в адрес Сталина».
Он был политиком и прекрасно сознавал, что подобные перемены в общественном мнении не возникают сами по себе, а являются публичными отголосками чьих-то принципиальных решений. Кажется, в тот момент его даже не слишком встревожило известие, что Зборовский, ближайший сотрудник и друг Льва Седова, помогавший выпускать «Бюллетень оппозиции», оказался агентом НКВД.
Троцкий верил и не верил, трудно размышляя о том, чего страшился: не бросить ли все и чертовой матери, озаботившись единственно спасением сына? Ведь именно Зборовского наивный и доверчивый Лева готовил к исторической роли убийцы Сталина.
16 февраля 1938 года пришло сообщение о скоропостижной смерти Льва Седова в Париже. После этого Троцкий окончательно расстался с Фридой Кало и больше уже ни на один день не покидал Наталью Седову. Чувствовал себя скверно, подолгу болел и зачастую с трудом поднимался с постели кормить кроликов. Их он теперь кормил сам, испытывая какое-то неизъяснимое удовольствие. Здесь он стоял на самом высоком месте, и у него совсем не кружилась голова: «Я птица, которая летает стоя...» Кролики - эти маленькие, пушистые комочки жизни, лишенной смысла... Наверно, Фрида права: когда отнимают смысл у жизни, ты ждешь ухода и надеешься, что никогда больше не вернешься. А зачем тогда все это было?..
Трудно сказать, догадывался ли он перед смертью о том, что судьба его была решена тем же кланом, который в 1917 году провожал его из Нью-Йорка на родину, сердечно напутствуя и желая всяческих успехов «новому предприятию в России». Троцкий оправдал и большие расходы, и великие надежды, однако время опять критически изменило ситуацию. Клан в очередной раз поменял ставки в игре и сдал Сталину «пятую колонну» троцкистов в России, оставив ее живой символ в качестве контрольного пакета акций. По завершении в Москве громких процессов над троцкистами настал черед и самого Троцкого.
Сталинскому чекисту Науму Эйтингону и его агенту Рамону Меркадеру помогли подобраться к неприступному дому в пригороде Мехико и поставить кричащую точку в жизни и судьбе «перманентного революционера». Рамон Меркадер за свой не слишком удачный удар ледорубом удостоился звания Героя Советского Союза. После двадцати лет заключения в мексиканской тюрьме приехал в Москву, где и умер в 1973 году. Похоронен на Кунцевском кладбище под именем Рамона Ивановича Лопеса.
