Анатолий Гончаров - Голые короли

- Вам хочется песен? Их есть у меня, - заявил достаточно хромой Соловейчик. - Записывайте: «Что увидишь в суровом просторе? Свет Норильска и Сталинска зори. Солнце? Солнце у нас не скупится! Соловьи? И такие есть птицы...» Что, не пойдет? Тогда пошлите меня на фронт, я там добуду стихов.

- Пошлю! - строго молвил Ортенберг. - Только имей в виду: на фронте бегать надо.

- Вперед или назад?

- Это пока неизвестно. Нет информации. Нужны стихи. Добывай срочно свежие стихи. В номер! На войне стихи всегда пользуются всеобщей любовью, я это знаю по Халхин-голу. Садись за телефон и обзванивай всех более или менее близких «Красной звезде» поэтов. Пастернаку не звони. Его слез нам не надо.

- Лучше менее близких, - сказал Соловейчик и удалился, хромая пуще прежнего.

День был воскресный, мало кого удалось застать дома. Разбуженный поэт Тимофеев-Терешкин закатил без похмельных раздумий: «Всесильной мудростью своей вооружившего, народы всей земли к борьбе поднявшего, навеки памятного миру Ленина лицо увидевши...»

Извините, - сказал Соловейчик. - Я, наверно, ошибся номером.

Наконец удалось связаться с Лебедевым-Кумачом, и тот услышал, что газете нужны стихи. Срочно. В номер.

- Хорошо, я постараюсь, -ответил Василий Иванович.

На следующий день Ортенберг, радостно возбужденный, знакомился с автором песни «Широка страна моя родная». Среднего роста, светлоглазый, с рыжеватой шевелюрой. Трезвый. Стихи, принесенные поэтом, начинались так: «Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С фашистской силой темною, С проклятою ордой! Пусть ярость благородная Вскипает, как волна, Идет война народная, Священная война!»

Текст, в котором ощущалось величие будущего народного подвига, немедленно пошел в набор. Ночью, когда полосы были уже сверстаны, Соловейчик, непривычно растерянный и смущенный, вдруг доложил Ортенбергу:

- Только что звонил Лебедев-Кумач... Не очень трезвый, как я понял... Черт знает что! Говорит, стихи не то, чтобы его, или не то, чтобы наши. Что будем делать?

- Что случилось?! - разъярился Ортенберг. - Чьи это стихи?

- Он их отдал в «Известия». Говорит, выпросили. Я так понимаю, что его там напоили и выудили стихи.

- Как это выудили? Он же нам их принес, мы заказывали. Вы лично заказывали у него стйхи?

- Да, я их заказывал, лично. Теперь он говорит, что это слова народные и принадлежат всем.

- Вы у кого их заказывали? У народа?

-У Лебедева-Кумача... Завтра они выходит в «Известиях».

- Ладно, не до амбиций, - сказал задумавшийся Ортенберг. -Пусть идут в двух газетах. Но тут что-то не так.

- Так точно, товарищ бригадный комиссар! - встрепенулся Соловейчик. - Что-то не так. Непонятно, чьи это стихи.

- Хорошо, идите. Я разберусь. Вместе с ГлавПУРом.

И разобрались. Оказалось, текст песни, ставшей вскоре известной всему миру как «Священная война», написал не светлоглазый с рыжеватой шевелюрой поэт-песенник в июне 1941 года, а никому не известный учитель мужской гимназии города Рыбинска Александр Боде. И написал, по всей вероятности, в 1914 или 1915 году. К Первой мировой войне, стало быть. Прошли годы. Предчувствуя, видимо, новую войну с Германией, Боде запечатал стихи в отдельный конверт и вместе с обстоятельным письмом отправил автору песни «Широка страна моя родная». Не дождавшись ответа, умер. Лебедев-Кумач изменил в первом куплете всего два слова. У автора куплет звучал так: «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой С германской силой темною, С тевтонскою ордой!

Мог ли Ортенберг знать, что очень скоро стихотворение станет гимном Отечественной войны, звучащим набатом и торжественной клятвой? Он догадался, что Лебедев-Кумач отдал в обе газеты не свои стихи, попытавшись объяснить вслед, что слова народные. Еще не поздно было, созвонившись с редактором «Известий» Львом Ровинским, снять авторство Лебедева-Кумача, но Ортенберг не стал этого делать. Не стал и Ровинский, тоже сознававший, что народ, хоть и сочиняет песни, живущие многие поколения, а то и века, но не специально в завтрашний номер газеты, а объяснять сложную историю песни - пусть этим занимается человек, назвавшийся автором. Если захочет. Тот не захотел. Возможно, колебался. А когда Сталин удостоил его премии своего имени, это сделалось попросту невозможным.

Василий Лебедев-Кумач до самой смерти служил в газете «Красный флот», но стихов уже не писал. После войны мучился, страдал запоями, подолгу болел. В 1949 году покончил с собой, повинно чувствуя, что право на жизнь дано только мифу его авторства «Священной войны», но не ему самому.

Та же судьба ждала и Александра Фадеева, непоправимо исказившего в 1951 году во второй редакции романа «Молодая гвардия» судьбы и роли действующих лиц. Не по своей воле вставил он лихую героику молодежного сопротивления Краснодона в заданные рамки несуществующего партийного подполья, заодно приписав группе Олега Кошевого подвиги, которые она не совершала, и назвав предателями тех, кто ими не являлся. Так посоветовал сделать Каганович, туманно сославшись на мнение Сталина: «Народ уже сказал свое слово и брать его назад не собирается». Что означала эта загадочная фраза, Фадеев не стал уточнять.

В центральном архиве ФСБ хранится фотография молодого человека в форме бундесверовского офицера, очень похожего на Героя Советского Союза Олега Кошевого. Еще на одном снимке он запечатлен вместе с матерью - Еленой Николаевной Кошевой. Дата - 1950 год. Олег Кошевой, как известно, был казнен в 1943 году. Похоже, фотомонтаж, хотя это предположение не снимает вопросов.

Из докладной министра госбезопасности Абакумова, адресованной Сталину, Молотову и Кузнецову: «Е.Н. Кошевая не участвовала в работе подпольной организации Краснодона - напротив, поддерживала близкую связь с немецкими офицерами, проживавшими в ее квартире. Здание, в котором якобы при немцах размещалось управление шахтами, сожжено не членами «Молодой гвардии», как это следует из романа писателя Фадеева, а уничтожено отступавшими советскими войсками. Не подтверждается расследованием, что молодогвардейцы сожгли здание биржи труда... Чтобы не разрушать сложившиеся образы юных героев, все расхождения с книгой тов. Фадеева в процессе следствия были обойдены, и во время судебного заседания, о них не будет идти речь...»

Судебный процесс над участниками расправы с молодогвардейцами состоялся, но сделать его открытым Абакумову не разрешили, оберегая от истины идеологический миф. Однако мифы - это самостоятельная сила, способная проецировать себя в прошлое. Рано или поздно они поворачивают время вспять и уничтожают тех, кто их породил.

В1956 году Александр Фадеев застрелился: «Ильич, родной, ты не проснешься?..» Не того вождя будили поэты.

Со слов Александра Фадеева и Петра Павленко, автора сценария фильма «Александр Невский», известно, что Сталин на встрече с писателями рассказал о том, как Ленин обратился к нему с просьбой достать цианистый калий. Ответ был такой: «Я ему сначала обещал, а потом не решился. Как это я могу дать Ильичу яд? Жалко человека».

В 1940 году Троцкий написал для журнала «Либерти» статью, в которой тоже рассказал, как Ленин просил Сталина дать ему яду и что Сталин якобы обращался за согласием к соратникам - Зиновьеву, Каменеву и к самому Троцкому. В санкции на «эвтаназию» было отказано. Как излагает Троцкий, отказано по его настоянию. Но, в конечном счете, считал Троцкий, Сталин, видимо, сумел отравить Ленина. Через десять дней после публикации статьи в журнале Троцкий был убит агентом НКВД Рамоном Меркадером. Это не случайное совпадение. Ликвидация «любовника революции» готовилась еще со времен раскрытия в Москве троцкистского заговора, статья же лишь ускорила осуществление задуманного. Решено было отбросить деликатные методы убийства, а против ледоруба у Троцкого не имелось приема.

Катастрофа дышала изо всех углов кремлевского санатория в Горках. Борис Николаевский, видный историк-архивист русской эмиграции, свидетельствовал о пребывании в Челябинском изоляторе бывшего повара Ленина в Горках Гаврилы Волкова. Тот будто бы каялся сокамерникам в том, что подмешивал в пищу препараты, ухудшавшие состояние Ленина, и делал это по указанию людей, которых считал представителями Сталина. Имен Волков не называл, но кого он по тем временам мог считать «представителями Сталина», уполномоченными отдавать такие приказы - Дзержинского? Члена президиума ВЦИК Смидовича? В архиве университета Беркли в Сан-Франциско сохранилось письмо секретаря ЦК Серебрякова наркому соцобеспечения Винокурову, в котором есть такие строки: «С Ильичом дело так плохо, что даже мы не можем добиться к нему доступа. Дзержинский и Смидович охраняют его, как два бульдога, никого не допускают к нему и даже во флигель, в котором он живет...»