Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия

Бэрден был тверд и несгибаем.

— Конечно, я знал, что он на это способен. Он смелый молодой человек.

Кинооператоры включили софиты, а фотографы нацелили свои аппараты, как ружья. Преждевременно сработала вспышка. Военнослужащие, оказавшиеся неподалеку, остановились, прервав на время суетливую беготню, чтобы взглянуть на знаменитость, кем бы он, а еще лучше — она, ни оказался.

Железные ворота распахнулись, и с чемоданом в руке появился Клей. Зашипели, захлопали вспышки. Бэрдена ослепило. Он вытянул руку куда-то перед собой и почувствовал, как ее сжала твердая, сухая рука Клея.

— Добро пожаловать домой, — сказал он голосом, еле слышным из-за рева Блэза.

— Так, так, прекрасно. Хороший кадр с сенатором. А теперь назад. Не толкайтесь. Пусть отснимет свое кинохроника. Отлично. А теперь идите сюда.

Бэрден послушно шагнул вперед, но его тут же оттолкнули.

— Не вы, сенатор. Только полковник с супругой.

Бэрден скорчил недовольную гримасу, забыв о камерах: он не привык прощать такую бесцеремонность. Но этот момент принадлежит не ему, а Клею; он снова улыбнулся, и словно в награду к нему возвратилось зрение.

Клей стоял в нескольких шагах от него лицом к фотоаппаратам. Бэрдена поразила перемена, происшедшая в Клее: исчезли мягкая линия подбородка, гладкость щек, яркость губ. Теперь миру предстало резко очерченное, зрелое лицо мужчины. Более всего его поразили незнакомые глаза, в которых отражался неестественный свет; в них Бэрден увидел грядущую славу Клея. Он вздрогнул, так как знал, что к этой славе он не имеет никакого отношения.

— Инид, подойди сюда. — Голос Клея по крайней мере не изменился. Он протянул руку. Но Инид, казалось, была неспособна сдвинуться с места. Приоткрыв рот, растерянная, она тупо смотрела на софиты.

Блэз вмешался. Он грубо взял ее за руку и выдернул с корнем, как растение из земли.

— Подойди к нему! — Он обращался с дочерью, как картежник с игральной картой.

Клей взял карту, но не вступил в игру, потому что Инид застыла, сбитая с толку ослепляющим светом и оглушающим гулом, ее шляпка ухарски съехала набок. Это получилось очень комично. Зрители захихикали, затем разразились хохотом. Блэз подскочил к дочери. Шляпка была водворена на место.

Каждый спешил чем-то помочь, но не Клей, который не сдвинулся с места, он стоял как пассажир на перроне, ожидающий поезда. Бэрден встретился с ним глазами и, улыбнувшись, попытался приободрить его. Но либо Клей не видел его из-за ослепительного света, либо по какой-то другой причине, он никак не ответил на улыбку. Он смотрел на Бэрдена ничего не выражающим взглядом; и в этот момент Инид подошла к нему.

— Я рада, что ты снова дома, живой и невредимый, — сказала она, тщательно выговаривая каждое слово.

— Теперь поцелуй его, — процедил Блэз с красными от гнева глазами. Инид поцеловала мужа, кинокамеры загудели; легенда продолжалась.

— Это непристойно! — Еще утром остановившись на этом слове, Питер весь день держал его наготове, пока не остался наконец наедине с Дианой на пятом этаже «Юнион траст-билдинг» в двухкомнатной редакции «Американской мысли»; он швырнул к ее ногам целую кипу газет.

— Во всех газетах? — У нее был такой несчастный вид, словно ей жали туфли.

— Во всех, до единой. — Питер пнул кипу газет ногой. Пол покрыли бесконечные фотографии обнимающихся Клея и Инид; похоже, что сдвинутая набок шляпка не попала ни в один объектив.

— Дело рук отца. — Питер уселся в широкое кресло, на котором он председательствовал на заседаниях редакции, путаясь в типографских заказах и цифрах доходов от рекламы, теряя подписные бланки и тем не менее, как он сам говорил, кое-как «барахтаясь на дне».

На этот раз вопрос задала Диана:

— Почему?

И Питер ответил, что он не находит объяснения поступку отца.

— Если он только не спятил, что вполне возможно.

— Он абсолютно в своем уме. Он хочет провести Клея в конгресс. И я знаю почему.

— Почему же?

— Им движет злоба. Только злоба. Чем еще может он досадить Инид? Или тебе?

— Ты преувеличиваешь его интерес ко мне.

— Зато ты недооцениваешь. Если он не любит тебя, это не значит, что ты его не интересуешь. Скорее наоборот.

Это больно ранило. Одно дело — не любить отца, это казалось даже нормальным, но совсем другое — если отец отвечает тебе тем же. Да это все Диана теоретизирует на манер Иниэса Дункана.

— Помимо всего прочего, он влюблен в Инид. Любому ясно.

— Клей?

— Твой отец. Это очевидно.

— Только для Фрейда. — Питеру наскучил этот психоанализ. Но Диана могла сколько угодно говорить и дальше в том же духе. Питер сказал лишь то, в чем нисколько не сомневался: — Мне кажется, дело в другом: она довела отца. Его раздражает ее пьянство, и в этом он прав. От нее все идет вверх дном.

— Но ты же любишь ее? — В голосе Дианы слышался вызов.

Он не поддался на приманку.

— Должен же кто-то, — ответил он уже безучастно. В комнату вошел Иниэс, спросил, где Билли.

— Билли в типографии. — Диана, номинальная жена, ответила вместо Питера, фактического издателя. Отношения между мужем, женой и любовником развивались удивительно гладко в течение шести недель их совместной работы над первым и вторым номерами журнала, который, по выражению одного из критиков, «отвечает определенным потребностям», но каким именно, Питер так и не отважился спросить себя, опасаясь, что ответ может быть только один: это предлог для того, чтобы находиться рядом с Дианой. Он был с ней каждый день, и, к его удивлению, Билли не проявлял ревности; Питер не сомневался, что Билли отлично все понимает, хотя Диана была убеждена в обратном.

Иниэс осчастливил их своим последним прозрением. Он пришел к выводу, что требование безоговорочной капитуляции стран оси было абсолютно необходимым для достижения победы в войне. Питер, Диана и Билли возражали ему, каждый по-своему. Целые дни между ними шли споры о том, следует ли журналу печатать тщательно аргументированную статью Дункана в защиту его позиции. Споры снова были в разгаре, когда в дверь постучали. Иниэс открыл ее; в комнату вошел Клей.

— Разрешите?

Диана покраснела. Питер вскочил на ноги. Стремительно, словно в предчувствии нападения, Иниэс сделал несколько шагов назад. Но Клей был сама любезность.

— Мне нужно было зайти к нотариусу. — Клей держал в руке конверт из плотной бумаги, как будто ждал, что ему не поверят и потребуют доказательств. — Внизу нотариальная контора. Я увидел вашу вывеску. И решил зайти. Надеюсь, я не помешал?

— Нисколько. — Питера поразила его собственная сердечность.

— Присаживайся. Вот наш первый номер…

— Уже видел.

— Вот второй. Познакомься, это Иниэс Дункан.

— Читал вашу статью. Я и не подозревал, что Троцкий до сих пор пользуется таким влиянием.

— Видите ли…

— Ого, здесь, насколько я понимаю, собирают на меня досье? — Клей разглядывал разложенные веером на ковре газеты. — Ты, Диана?

Диана побледнела и отрицательно помотала головой.

— Это Питер. Но ты на всех нас произвел большое впечатление. Ты настоящий герой.

— Знаете, так здорово снова оказаться дома, — нейтрально заметил Клей, взяв первую правильную ноту в полной диссонансов прелюдии.

В политическом смысле Клей — враг. Вроде бы ясно. Но Питер еще не совсем понимал, почему это так. В конце концов, честолюбие само по себе не грех.

Иниэс, как всегда, был готов к спору.

— Вам, должно быть, нелегко сносить… — он подозрительно посмотрел на Клея через мутные стекла очков, — весь этот тошнотворный бред.

— Какой бред? — несколько недоуменно спросил Клей.

— Ну, то, что пишет эта сентиментальная сочинительница, как ее?

— Несчастный Гарольд. — Питер назвал имя, снабдив его этим патетическим эпитетом.

Иниэс кивнул:

— Как вы терпите, когда о вас пишут так, будто вы герой мелодрамы для домашних хозяек… мало того, будто вы и есть то самое мыло, которое им советуют покупать, хотя оно вовсе не обладает качествами, какие ему приписывают?

— О господи. — Лицо Клея приняло подчеркнуто равнодушное выражение. Питер с интересом наблюдал, как реагирует быстрый, хотя и довольно ординарный ум его зятя на явно непривычную для него мысль. Конечно, на это можно ответить по-разному. Но Клей уклонился от выбора. — Гарольд, возможно, несколько перестарался, но… — Он хотел на этом закончить, но Иниэс не собирался отступать.

— Да, да. Это нам известно. Гарольд Гриффитс возвел безграмотность в одну из форм высокого искусства. Но даже если так…

Питер давно уже не пытался выгораживать старого друга Гарольда перед своими новыми друзьями. Конечно, они правы. Военные репортажи Гарольда были особенно ужасны. Скоро он вернется (последняя корреспонденция с Тихого океана, из Манилы, начиналась так: «Жемчужина Востока в руинах. Японцы предались оргии разрушения…»), и Питер постарается узнать, намеренно или нет Гарольд издевается над всеми.