Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия

Иниэс сказал, что это безнравственно — писать то, что не соответствует действительности.

— Конечно, — изумленно ответил Клей, — но…

— Но еще хуже не отдавать себе отчета в том, что реально, а что иллюзия. Это мерзко — намеренно сбивать людей с толку ложью…

— Кого же сбили с толку? — Теперь в голосе Клея уже слышались резкие нотки.

— Публику, — резко бросил Иниэс.

— Почему? Вы не верите тому, что написал обо мне Гарольд?

— Наверное, что-то такое имело место…

— Что же тогда сбивает с толку?

— Стиль, манера, в какой вы были поданы публике, словно герой дешевой беллетристики…

— Это не в моей власти.

— Я критиковал не вас.

— Кого же тогда? Гарольда?

— Их всех! — Иниэс презрительно окинул взглядом разбросанные по полу газеты. — Все, к чему они прикасаются, гибнет, превращается в дешевку.

— Я уверен, что «Американская мысль» направит всех нас на путь истинный. — Клей нежно улыбнулся Питеру, и тот улыбнулся ему в ответ, поражаясь своей терпимости к человеку, который совратил его сестру в раздевалке бассейна, предварительно вскружив голову Диане.

— Как видно, мистер Сэнфорд проделал громадную работу, — сказала Диана, доставая свой меч из ножен. — Я имею в виду прессу и все прочее.

Этот переход к рукопашной заставил Клея выпрямиться в кресле, блеск глаз выдавал, насколько больно задела его Диана.

— Блэз мне очень помог. — Он повернулся к сыну Блэза. — Он снял немалое бремя с моих плеч.

— По-видимому, вы будете добиваться избрания в конгресс в будущем году со всей этой шумной рекламой? — Питер больше не прятался. Он вступил в игру.

Но Клей внезапно повеселел. Он понял, как с ними держаться.

— Трудно сказать. Меня так долго не было дома. — Этими словами он напомнил им о своем статусе воина. — Я слегка потерял почву под ногами. Думал заняться юридической практикой. Заработать денег. В конце концов, Блэз — это не мой отец.

Клей встал, собираясь уходить. В руке, как щит, прикрывающий самое уязвимое место, он держал свой конверт.

— А вы счастливчик, — холодно сказал Питер.

— Разве только я? — Клей держался дружелюбно до конца. — Мы все остались живы, — добавил он, разрушив этим всю свою значительность. Иниэс фыркнул, начал было что-то говорить, явно желая съязвить по поводу трагического тона Клея, но затем передумал. Клей удалился, уже в дверях бросив Питеру туманное: — Инид, в общем и целом, в порядке.

Когда Клей ушел, три иконоборца старались не смотреть друг на друга, каждый испытывал смущение, какое бывает у людей, когда их ловят на том, что они плачут во время плохого кинофильма.

— В чем же дело? — Из них всех искренне переживала лишь Диана; она же была и всерьез озадачена.

— Ловкость рук и пустота внутри… — начал Иниэс.

Но Питер не дал ему договорить.

— Все очень просто. Ему чертовски везет. Но мы не можем с этим примириться.

Осторожно, чтобы не поднимать шума, ему открыла дверь горничная-негритянка. В комнате было темно, как в пещере, стоял сильный запах табачного дыма, стойких духов, Инид.

— Инид? — Когда Клей заговорил, служанка удалилась, не желая присутствовать при преждевременном пробуждении своей госпожи. Но было два часа дня, и Клей пришел на ленч со своей женой, которая исключительно приветливо говорила с ним по телефону: «Не понимаю, почему мы не можем быть друзьями после стольких лет». Но предполагаемый друг похрапывал, и Клей раздвинул шторы и впустил в комнату день.

В центре кровати, в ворохе простыней, свернувшись, словно плод в утробе, лежала Инид. Ее одежда была аккуратно сложена на кресле — верный признак того, что накануне она напилась. Трезвая, она швыряла все на пол, пьяная была до одержимости аккуратна. На ночном столике, прямо в пепельнице, стоял наполовину недопитый стакан с виски. Рядом пузырек с таблетками снотворного.

Инид зашевелилась, слабо застонала, затем, откинув с лица темные волосы, посмотрела на него красными глазами.

— Какого черта тебе здесь нужно?

— Ты же пригласила меня на ленч. Забыла?

— Послушай. Сходи в ванную и принеси мне сельтерской и две таблетки аспирина. У меня дьявольски болит голова. Ты очень похудел. Но это так соблазнительно, — сказала она, глядя на его спину, когда он входил в ванную и заметил, не без сожаления, те исторические принадлежности Инид, которые изменили ход их жизни.

Инид приняла лекарство и тихо икнула, скорчила гримасу, вздохнула, потянулась и улыбнулась.

— Садись. — Она указала ему на край постели. Вместо этого он придвинул к себе стул. Она сделала вид, что не заметила. Если не считать красных глаз, у нее было ясное лицо младенца. Она не забывала вечером смыть грим, но на лице остались следы крема.

— Я вчера надралась, — сказала она, употребив словечко, которое, как понял Клей, было популярно среди людей, казавшихся ей забавными: офицеров армии и флота, проводящих время в беспрерывных попойках. — Я праздновала твое возвращение.

— Не сомневаюсь.

— Почему бы тебе не переехать сюда? Ты бы мог жить в комнате для гостей.

— Как на это посмотрит Джо?

— Ты ему нравишься. Послушай, я хочу поговорить с тобой о Джо. Эллен! — крикнула она вдруг, почти оглушив его. — Эта чертова черномазая ползает, как сонная муха. Но я не могу без нее обойтись, пусть она хоть на тотализаторе играет.

Муха испуганно застыла в дверях, госпожа приказала принести кофе, два кофе («Это будет твой ленч») и водки с апельсиновым соком. — Мне надо опохмелиться, но вообще-то я могла бы выпить как следует.

Инид улыбнулась ему своей озорной улыбкой, и вопреки здравому смыслу он почувствовал желание. Закинул ногу на ногу. Она, если хотела, замечала все.

— Так, так. — Она снова потянулась. Затем сказала безучастно: — Я собираюсь за Джо замуж.

— Прекрасно.

— Это все, что ты можешь сказать?

— А что мне остается? Ты собираешься замуж. Валяй, получай развод.

— Алиса останется со мной. Целиком и полностью. Дай мне закурить. — Рука ее дрожала. Клей передал ей зажженную сигарету. Она жадно курила, пепел сыпался на подушку. — Я считаю, что ребенка нельзя разрывать на части из-за того, что родители не смогли ужиться. Кроме того, она тебя не любит.

Клей, как всегда, восхищался безошибочной способностью Инид заходить слишком далеко. Желание причинить максимальную боль перевешивало присущую ей хитрость. Она всегда сжигала за собой мосты.

— Если я ей безразличен, — сказал Клей, — в этом виновата ты.

— Ушел ты, а не я. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как стать мужчиной в доме, быть и матерью, и отцом.

В комнату с подносом в руках вошла служанка.

— Поставь здесь, дорогая. — Как и у большинства вашингтонцев, у Инид в разговоре с неграми появлялся сильный южный акцент. — Дочь завтракает сегодня у Клейпулов, да? А потом идет в зоопарк? Боже, она ведет настоящую светскую жизнь! — кудахтала Инид. Служанка подтвердила, что все обстоит именно так, и вышла, а Инид, все еще кудахтая, взяла дрожащей рукой стакан водки с апельсиновым соком и залпом осушила его. Рука стала дрожать заметно меньше. — Ух, как хорошо! Пей кофе. Что же мы будем делать?

— Ты поедешь в Неваду и получишь развод. Жестокое обращение.

— А тебе это не повредит? Не будут ли шокированы эти чучела с красными шеями, которые, как ты предполагаешь, за тебя проголосуют?

— Возможно. Но у меня нет выбора.

— Да, это так. — Она глубоко затянулась и закашлялась, заметалась. — Клинекс! В верхнем ящике! — В верхнем ящике лежали косметические салфетки и маленький пистолет. Откашлявшись, отдышавшись, она сказала: — В этой части города одинокой женщине нужно думать о самозащите. Черномазые запрудили столицу и вконец обнаглели.

— Ты боишься? — Клей был поражен. Инид никогда не запирала дверей, не боялась темноты, вообще ничего.

— Да. Теперь положи пистолет на место. Итак, я получаю право опеки. Да или нет?

Перед глазами Клея возникло лицо дочери, он ее почти не знал. Его белокурые волосы, темные глаза Инид и, по мнению Блэза, обожавшего девочку, бешеный характер. «Заводите внуков, — говорил он. — Минуя детей, если удастся». Клей миновал своего ребенка без сожалений.

— Ты получишь право опеки.

— Ну и ну! — Она вдруг рассердилась. — Ну что ты за отец? Понятно, почему она тебя ненавидит. Ты чудовище. Бесчувственное чудовище. — Она оскорбляла его еще некоторое время, но брак их был уже в прошлом, и Клей даже для забавы не хотел возобновлять игру в обвинения и контробвинения. У него не было больше не только жены, но и ребенка, которого он, по существу, не знал. — Сколько ты думаешь еще пробыть в Лавровом доме?

— Пока не решу, что делать дальше.

— Это смешно. Ты в конце концов оказался в моей девичьей комнате, а я — здесь, одна, и некому меня согреть.